– Ты никогда не сдаешься, – присоединился ко мне на полу Харлан. – Именно эта черта характера поможет тебе справиться со всем этим, дружище. Больше, чем что-либо другое.
Он неправильно меня понимал. Я упорствовал не для того, чтобы со всем этим справиться. К чему это? Никакого света в конце тоннеля не будет: ни в переносном, ни в буквальном смысле. Я упорствовал, потому что беспомощность невыносима. Мои глаза искалечены, или та часть мозга, которая отвечает за зрение, но я добьюсь того, чтобы тело функционировало как раньше, даже если это убьет меня. Хотя бы это я возьму под контроль.
Короткое молчание подсказывало, что Харлан наблюдает за мной.
– Не хочешь поговорить для разнообразия? Облегчить душу? – он по-дружески похлопал меня по плечу.
Я дернул плечом, сбрасывая его ладонь.
– Нет.
– Ладно. Сделаем растяжку, прежде чем сковывать тебя. Твое любимое кресло подождет.
Ну и шутник этот Харлан, но он был прав. Я люто ненавидел свое кресло-каталку. И лелеял грандиозный план выкинуть его к чертям из окна или с лестницы, когда снова смогу нормально ходить. Мне, конечно, не позволят этого сделать, но помечтать-то можно?
Харлан взялся за растяжку моих ног, поочередно прижимая колени к груди.
– Толкайся назад, – велел он, согнув мое колено и не убирая руки с ноги.
Я толкнулся под давлением его ладони, зная, что Харлан не выпустит мою ногу. Он запросто мог дать мне по носу моей же коленной чашечкой, и я ничего бы не смог сделать. Естественно, ему это даже на ум не приходило, ведь Харлан – хороший парень. Однако это не мешало мне его ненавидеть.
Пока мы выполняли «легкие» упражнения, мой разум блуждал, выискивая что-нибудь в бесконечной тьме. Оттенок посветлее. Сероватое пятно. Пылинку на черной пелене. Хоть что-нибудь.
– Что-нибудь.
– Что говоришь, шеф?
Черт. Я сказал это вслух? Устал, наверное. Меня вымотал ночной кошмар. Или физиотерапия. Или неослабевающий гнев на все, что превращает меня в тряпку и нытика.
Я сжал челюсти, мысленно заставляя губы и язык делать то, что им полагается.
– Что… угодно… будет лучше… чем нич… чего, – я провел пальцами по глазам, показывая, о чем говорю.
– Эй! – воскликнул Харлан. – Ты быстро говоришь, дружище! Но я не совсем понимаю, о чем ты… А, понял. Тебе хочется хоть что-нибудь увидеть? Но прошло всего сколько? Два месяца? Говорят, шанс есть?
– Нет… шанса.
– Это тяжело, шеф. Но было бы хуже, если бы перед глазами стояла дымка или все расплывалось.
«Не может быть хуже», – хотелось закричать мне. Хуже будет, только если тело полностью не восстановится. Но я этого не потерплю. Скинусь с лестницы вместе с гребаным креслом.
– Хуже? – разозлился я.
Харлан, наклонившись, старательно растягивал мои ноги. Те словно медленно пробуждались от вечной и раздражающей спячки. Параллельно он разговаривал, и его глубокий спокойный голос заполнял темное пространство моей новой вселенной.
– Представь, что вместо черной пустоты у тебя перед глазами дымка или размытое пятно. И это не менялось бы. Каждое утро ты просыпался бы, надеясь на улучшение. Сегодня дымка светлее? Пятно менее размыто?
Мне представилось, как он качает головой с посеребренными сединой волосами.
– Бесконечный мрак – инструмент. Инструмент, который ты должен использовать, чтобы принять неизбежное.
– Чушь собачья.
Я так часто произношу эти слова, что они выходят идеально.
– Надежда – чудесная вещь, – произнес Харлан. – Я никогда и никому не скажу перестать надеяться. И тебе есть на что надеяться, даже если ты этого пока не осознаешь. Надежда – это «может быть». Это оттенки серого вместо черного. У тебя этого еще нет, Ной, но уже есть объективная действительность. Данность. И порой она столь же могущественна и даже более значима. В ней есть покой и честность. Никаких «может быть», только правда.
Он снова накрыл ладонью мое плечо.
– Тебе решать, когда перестать цепляться за свою надежду.
* * *
Его слова вспомнились мне в предрассветные часы после мигрени.
Надежда. Чертова надежда. Она продолжает жить во мне, расти и шириться. И когда девушка, делящая с тобой дом, оказывается прекрасной не только в душе и сердце, но и телесно, когда оказывается, что она столь же нежна на вкус, как и ее характер, на ум опять приходят эти «может быть».
Может быть, мои слова, сказанные ей, – ложь. Может быть, я могу быть тем, кто ее заслуживает. Может быть, стиснув зубы и исходя по́том, как на физиотерапии, я смогу влиться в мир слепых, чтобы ей не пришлось постоянно прибираться за мной и силком вытаскивать мою задницу на улицу. Бесконечная тьма никогда не рассеется. Это данность. Но поцелуй с Шарлоттой был в ней вспышкой яркого света. Кометой.
Может быть. «Может быть» – это оттенки серого вместо черного. Сладчайшая пытка.
«Может быть» – это надежда.
* * *
Меня разбудил скрип паркета.
– Шарлотта? – сонно пробормотал я.
– Эм… привет, – ее голос мягкий и нежный, слегка встревоженный. – Прости, что разбудила тебя. Хотела посмотреть, как ты. Как себя чувствуешь?
Я сел, опершись спиной об изголовье кровати, и провел рукой по волосам.
– По мне словно грузовик проехал.
– Ты вчера ничего не ел. Хочешь поесть? Чего-нибудь легкого? Я делаю отменный ананасово-кокосовый смузи.
Я так устал оттого, что люди делают все для меня. Мне это надоело.
– Да, хорошо, – глухо ответил я. – Звучит заманчиво. Спасибо.
– Скоро вернусь.
Некоторое время из кухни доносились шаги Шарлотты, разные звуки и гудение блендера. Затем она вернулась, а с ней и ее сладковатый аромат ванили, смешанный с запахом ананаса.
– Держи.
– Спасибо, – тихо поблагодарил я и сделал маленький глоток из холодного стакана, который Шарлотта вложила мне в руку. – Вкусно.
– Меня мама научила делать смузи, – в ее голосе слышалась улыбка. – Правда, она всегда использует свежий ананас, который трудно достать в Монтане. Я же скорее пальцы себе отрежу, чем разделю эту штуку. С замороженным гораздо меньше мороки. Надеюсь, ты не против.
– Ни капли.
В наступившем молчании я ясно услышал вздох Шарлотты.
– Ладно… что ж… тебе еще что-нибудь нужно?
«Что мне нужно, – внезапно осознал я, – так это вытащить свою пятую точку из этой постели, а еще лучше из комнаты». Ради Шарлотты. Полагаю, и ради себя, но в большей степени ради нее. Мне нечего дать ей, ни одной чертовой вещи, но я могу доставить ей маленькую радость в ее нелегкой работе. Я могу хотя бы это.
