Что это, черт возьми, вообще такое? Я действительно выгляжу такой побитой, что даже этот социопат снизошел до простого человеческого сочувствия? И тактильного контакта заодно.
Мне стало и жарко, и холодно одновременно, и вроде бы широкий ворот футболки начал давить и сдавил горло.
Я неловко выдернула свою руку и тут же посчитала это действие слишком резким и грубым, ведь Игнат вряд ли задумывал что-то плохое и, скорее всего, действительно хотел меня утешить.
Чтобы скрыть неловкость, я выхватила из куртки телефон и отупело уставилась в экран. Как назло на нем не высвечивалось никаких уведомлений, которыми я могла бы занять свое внимание. И почему все всегда звонят и пишут мне в самый неподходящий момент, а сейчас абсолютная тишина в эфире?
Игнат тоже почувствовал себя неловко, я краем глаза заметила его слегка опустившиеся плечи.
Он вроде как открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же осекся и до самого конца пути мы ехали в напряженном молчании. Опять.
Всю оставшуюся дорогу я металась между невероятным смущением и желанием провалиться сквозь землю и нарастающим любопытством. В конце концов последнее победило, и я начала строить различные догадки и предположения о значении недавнего жеста моего спутника.
Что это вообще такое было? Как это понимать? Все-таки попытка меня утешить в том жалком положении, в котором я оказалась? Или проявление той самой загадочной симпатии, о которой мне намекал Клаус? Весьма странное проявление, конечно, но, вероятно, единственно допустимое для такого закрытого существа, как Игнат.
В голову неминуемо лезла всякая ерунда, и каждая моя догадка была все более дикой, чем предыдущая.
К тому моменту, когда мы наконец-то добрались до центра города, я уже успела прийти к мысли, что Игнат — представитель гуманоидной инопланетной расы и для его вида такое действие что-то вроде брачного танца.
Я вывалилась из машины и чуть не потеряла равновесие, так у меня разболелась голова от эмоционального напряжения и мучительной мыслительной работы.
— Пройдемся? — с легкой улыбкой и слегка отсутствующим выражением лица предложил Игнат, снял перчатки и кинул их на водительское сиденье.
Сигнализация «Роллс-Ройса» приветливо пискнула, и машина подмигнула нам фарами. Среди потрепанных «Матизов», «Логанов» и прочего среднебюджетного автопрома роскошный автомобиль ярко выделялся и казался здесь непрошеным гостем.
Не удивлюсь, если местные жители к моменту нашего возвращения скрутят все доступные детали от колес до характерной решетки радиатора. Если вообще не растащат машину по кусочкам в свои гаражи, возмущенные таким кричащим проявлением роскоши для своих скудных зарплат и возможностей.
Ориентируясь по навигатору, Игнат двинулся куда-то в направлении центрального парка, бывшего чуть ли не главной достопримечательностью Тарасова, кроме Филармонии, здания вокзала и красивой набережной.
Парк был излюбленным местом горожан: недавно туда завезли красивых, но отличающихся весьма скверным нравом лебедей, и только самый ленивый тарасовец не посетил его в последнее время, чтобы полюбоваться гордыми и кусачими птицами.
Сейчас, конечно, парк был оцеплен и пустовал.
Игнат невозмутимо перемахнул через красно-белую ограничительную ленту и решительно пошел вперед по посыпанной мелкой крошкой аллее.
Мне оставалось только семенить за ним, пока он не остановился за размашистым кустом сирени. Отсюда открывался отличный вид на центральный фонтан, пока еще не работающий, и окружающие его старинные лавочки.
На одной из лавочек я сразу приметила Клауса и Олесю. Они сидели немного поодаль друг от друга и о чем-то оживленно разговаривали. К счастью, с места их расположения обнаружить наше присутствие за кустом было практически невозможно.
— …да, это просто ужасно, — донесся до меня тихий голосок Олеси, — но моя мама тоже так делала…
— Да? — откликнулся Клаус.
— Да, она боялась, что я связалась с наркоманами, — продолжала Олеся, — в городе их много…
Я без труда догадалась, что в данный момент девочка утешает своего приятеля, прибежавшего к ней жаловаться на то, какая я отвратительная и беспринципная личность, раз посмела вторгнуться в его личное пространство.
Я рассчитывала послушать их разговор дальше, но Игнат неловко тронул меня за локоть и взглядом приказал идти за ним.
Мы ушли достаточно далеко, и он кивнул мне на лавочку, предлагая сесть.
Я мотнула головой.
— Хочу размять ноги, — пробормотала я и спросила осторожно: — А если нас тут поймают?
— Я думаю, что полиция в вашем городе прекрасно понимает вот этот язык, — Игнат демонстративно похлопал себя по тому месту, где во внутреннем кармане он держал бумажник.
Я понимающе кивнула. Я была недовольна тем, что Игнат увел меня подальше и не дал подслушивать разговор Клауса и Олеси, потому что в нем, помимо нытья мальчишки, все-таки могла проскочить полезная информация. Но я почему-то не решалась открыто высказать свое недовольство.
— Давай прогуляемся? — предложил Игнат и, прежде чем я согласилась, уже развернулся и решительно направился в сторону выхода из парка.
Я удивилась, потому что была уверена, что под прогулкой подразумеваются несколько кругов, совершенных вокруг пруда с лебедями. Но птицы Игната не интересовали, и скоро я поняла настоящую его цель.
Мы вышли к красивому зданию Филармонии, находившемуся в том месте, где парк заканчивался и переходил в длинный бульвар с раскидистыми липами.
У меня чесался язык что-нибудь спросить, но я не решалась. Поэтому уныло топталась рядом с Игнатом, внимательно разглядывая архитектурные детали здания.
Нужно было отдать ему должное: оно поражало воображение витиеватостью готических форм, переплетенных с традиционно русским стилем. Я недостаточно хорошо разбиралась в архитектуре и, как правило, делила все, что видела, на модерн, классицизм и современную ерунду.
В моей классификации все было предельно просто: классицизм — это все здания, у которых есть колонны и статуи; модерн — что-то уже более сложное и витиеватое; современная ерунда, в принципе, не нуждалась в какой-либо характеристике — прямолинейная и лишенная изысков, она говорила сама за себя.
Я, конечно, любила заниматься самообразованием и в каждом своем путешествии обязательно составляла маршрут, включающий все архитектурные шедевры посещаемого мной места, но предпочитала не углубляться во все это слишком. От слова «эклектика» мне почему-то становилось жутко и неуютно.
Сейчас я была уверена, что хотя Игнат, скорее всего, и блестяще разбирается во всей этой запутанной системе стилей, но явился сюда вовсе не за архитектурными изысками.
Я вспомнила о том, что покойная жена его начальника выступала в этой самой Филармонии, и мне стало невыносимо грустно. Я даже порадовалась тому, что сердце этого странноватого человека до сих пор занято утраченной трагической любовью и вряд ли хоть сколько-то занято мной. Или не порадовалась, я сама не знала.
