Рядом с началом естественного подбора, выставляемым Дарвином на первый план, он признает, впрочем, и другие начала, в качестве содействующих первому; так принцип, на который Ламарк смотрит как на главную причину отклонений: изменения в отношениях земной поверхности; изменяя жизненные условия, они принуждают к изменениям в функции, а измененное употребление органов ведет, наконец, к изменениям в организации. В том же смысле действуют переселения, к которым дает толчок борьба за существование, понуждая к распространению. Вторым, совместно действующим при образовании видов началом Дарвин называет принцип соотносительных изменений. Организм представляет собой единое существо, которое ни в одном пункте не может быть изменено без того, чтобы не сделались необходимыми компенсирующие изменения в других частях. Подобно тому как в треугольнике нельзя изменить ни одной стороны или угла, не изменяя других сторон и углов, так в организме ни одна часть не может быть изменена независимо от других частей. Усиление, например, какой-нибудь одной части скелета делает необходимыми соответствующие изменения других частей, хотя бы уже для того, чтобы восстановить внешнее равновесие. Конечно, сплошь и рядом здесь имеют место такие отношения, необходимость которых нам совсем не ясна; так, например, отношение между развитием половых органов и одновременными другими изменениями в общем строе и внешнем виде.
Таковы были бы предполагаемые новой теорией начала изменения. Разрешается ли этим проблема возникновения видов?
Прежде всего здесь надо указать на одно обстоятельство, на которое, по-видимому, не всегда обращается достаточно внимания; первое предположение всякого развития, без которого указанные выше принципы не имели бы решительно никакой опоры для деятельности, есть, конечно, воля к жизни, воля к борьбе за существование во всех существах, участвующих в развитии. Они не пассивно подвергаются развитию, они не втискиваются в новую форму извне, механически действующими причинами, подобно булыжникам в ручье. Скорее их собственная внутренняя активность есть абсолютное условие деятельности естественного подбора. Борьба за существование не налагается на них извне, а есть их собственная воля, и без этой воли, воли к сохранению и проявлению своей собственной жизни и к произведению и сохранению потомства, не могло бы конечно вовсе быть и речи о борьбе за существование. И притом эта воля к жизни есть абсолютно первоначальное предположение; она не может быть выведена в свою очередь из естественного подбора; ибо в таком случае надо было бы допустить, что сначала возникли органические образования, в которых ее еще не существовало, которые безразлично относились к сохранению собственной жизни и жизни вида, но что уже потом, благодаря случайной вариации, возникли также и индивидуумы с первыми зачатками таких влечений и стали благодаря этому способны вытеснить других, не обладавших еще таким влечением к питанию и размножению.
У некоторых дарвинистов заметна склонность просматривать это. Любимейшей схемой естественного подбора служит схема чисто механического выбора, как она является, например, в приспособлении некоторых насекомых к их почве питания, в окраске, форме и рисунке (так наз. mimicry). Насекомые претерпевают здесь преобразование видового типа чисто пассивно; наиболее резко выделяющиеся между ними всякий раз выклевываются, и таким образом остаются в конце концов одни только одноцветные. Подобным же образом будто бы жуки на Мадейре утратили свои крылья: «жук, наименее летавший – потому ли, что крылья его были наименее развиты, или потому что он был самым ленивым – имел наибольшие шансы пережить других, так как его не сдувало в море, в то время как те жуки, которые очень охотно летали, первые попадали в море и погибали» (Происхождение видов, нем. изд. стр. 161). Так как здесь едва ли может быть речь о стремлении избегать опасности посредством смирного сидения, то превращение видового типа произошло здесь путем чисто пассивно испытываемого искоренения. Но это, очевидно, лишь одна, также встречающаяся, форма естественного подбора: здесь борьба за существование есть чистая метафора. Таковой она бывает не везде; напротив, как общее правило, предположением сохранения служит стремление к сохранению, в соревновании ли с конкурентами или без него. Тем, которые просматривают это, можно напомнить слова Гете, не имевшие, конечно, первоначально в виду именно их:
Не может быть страннее упущенья,
Как дать кому-нибудь праздник, а самого и не пригласить.
Конечно, говоря о воле, совсем не следует думать о чем-то сверхъестественном, случайно и таинственно вмешивавшемся в телесный мир. По добытой выше, в онтологическом размышлении, схеме, дело можно было бы физически конструировать таким образом: воля к жизни есть то же самое, рассматриваемое с внутренней стороны, что с внешней стороны представляется физику как известным образом организованное тело. Физический факт, обозначаемый выражением: воля к жизни, влечение к питанию и размножению, представляет собою тенденцию органического тела реагировать на определенные раздражения движениями и внутренними деятельно стями, действующими в смысле сохранения данной системы, данного индивидуального тела и данного вида. Задача изобразить природу такой системы in concreto предоставляется физиологам; ее действительность ведь не подлежит сомнению; она осязательно лежит перед нами в каждом зерне, в каждом оплодотворенном яйце; это есть не что иное, как конкретная тенденция развития, т. е. система сил, которые, раз даны известные внешние отношения: теплота, влажность и т. д., проявляют свою деятельность в предопределенном направлении. Сдастся ли когда-нибудь вскрыть ту своеобразную комбинацию молекулярных сил, которая заключена в пшеничном зерне или в скорлупе куриного яйца, это может остаться не решенным. Что задача уже разрешена, что в лице Дарвина явился, как говорит Геккель, «Ньютон стебля травы», возможность чего отрицает в одном месте Кант, – это самым решительным образом отверг бы, конечно, сам Дарвин.
И вот здесь поднимается дальнейший вопрос: в состоянии ли имманентное стремление также и одно, само по себе, вызвать развитие и совершенствование видового типа, или оно всегда предполагает борьбу за существование и естественный подбор? Мне кажется, что нет никакого препятствия допустить первое из этих предположений. Ведь в индивидууме, без сомнения, происходит ничто в следующем роде. Внутренний задаток самопроизвольно определяет развитие в предустановленном направлении. Индивидуум, имеющий в начале жизни форму вида в неготовом состоянии, достигает законченной формы главным образом благодаря проявлению своих сил и предрасположений, к чему ведет его самопроизвольное побуждение. Это относится как к растительным, так и к животным функциям; путем упражнения достигают своего законченного образования заложенные в новорожденном органы. И при этом нет ни малейшей надобности, чтобы это упражнение всякий раз вызывалось принуждением какой-нибудь потребности; оно прорывается изнутри, сначала часто в форме игры, причем обстоятельства действуют только как условия, возбуждающие и доставляющие возможность к проявлению сил. Не представляется ли имманентное стремление в развитии вида, подобно тому как это имеет место в развитии индивидуума, не просто лишь постоянным предположением развития, но также и достаточным само по себе условием для того, чтобы дать начало совершенствующемуся развитию? Не мог ли бы происходить переход к новому, более совершенному, повышенному образованию даже и в том случае, если бы не действовали борьба за существование и естественный подбор? Я думаю, – да.
