Фехнер намечает в одном месте следующее соображение. У петуха есть шпоры, перистая грива и гребень, тогда как у курицы их нет. Дарвин объясняет дело таким образом: возникшие вследствие случайной вариации зачатки этих органов дали владельцу их превосходство в борьбе: так как в течение длинного ряда поколений наилучше вооруженные в этом направлении петухи постоянно побивали своих противников, то мало-помалу произошло полное искоренение безоружного типа и фиксирование настоящего. Фехнер думает, что если бы все целесообразные устройства животных, также и внутренние, следовало объяснять таким суммированием случайных вариаций, то от такого представления голова пошла бы кругом. «Я скорее думаю, что когда организация была еще более доступна изменению, психическое стремление сильно напасть в борьбе на противника, гнев, еще и поныне пускающий в ход шпору, были в состоянии, посредством изменения образовательного процесса, если не вызвать эти части у готовых петухов, то все же хоть внедрить предрасположение к ним в зародышах, а этим путем и в потомстве, причем на психические стремления я смотрю лишь как на внутренние явления физико-органических
[51].
В самом деле, я не вижу, что препятствует такому взгляду. Побуждение к упражнению заложенной способности в то же время всюду действует ведь и как побуждение к образованию формы; индивидуум получает свой выраженный, готовый вид путем упражнения. Если же затем происходит еще и наследование приобретенных свойств, – а это последнее не может ведь быть истреблено вовсе, хотя бы приобретенное в сравнении с унаследованным и играло для наследования лишь очень скромную роль, – если, следовательно, приобретенный родительский склад действует соопределяющим образом на зародыш, а этим самым и на развитие потомства, то согласно с этим стремление и проявление деятельности всех индивидуумов в длинном ряде поколений определяли бы в конце концов видовой тип; естественный подбор явился бы в таком случае лишь поддерживающим и ускоряющим этот процесс моментом.
Мысль эта не чужда и Дарвину. Он не входит в вопрос, откуда являются индивидуальные вариации, образующие точку отправления для естественного подбора. Ему ничто не мешает допустить, что эти вариации происходят не абсолютно случайно, а что они как бы тенденциозны, т. е. лежат в направлении приспособления и совершенствования видового типа. Петухи никогда не обнаруживали склонности варьировать и в том направлении, чтобы произвести зачатки к образованию плавников и копыт, которые уже потом должны были бы опять уничтожиться в борьбе за существование, как невыгодные вариации. Напротив, вариации совершались в направлении целесообразного. «Целестремительность» индивидуума, проявляющаяся, без сомнения, во всех его деятельностях, простирается и на видовые типы. Подобно тому, как яйцо или молодой индивидуум предопределены для развития в определенном направлении и направляются на него своей волей, так можно было бы сказать и о видовых типах in statu nascendi: они предрасположены к развитию в определенном направлении и направляются волей. Воля, не предвидящая и руководимая намерениями воля, а обнаруживающаяся во влечениях, движущаяся во всех индивидуумах данного вида, была бы тогда в последней инстанции образователем формы. Подобно тому, как физиономия и общий склад взрослого человека составляют в известном смысле его собственное произведение (сделавшиеся обычными жесты, манера держать себя, деятельность), так органическая форма всюду была бы в известном смысле произведением воли.
Вундт развил эту мысль (в System der Philosophie, стр. 325 и след.). Все органические деятельности суть первоначально проявления воли. В первых образованиях и растительные функции основываются на действиях, вызываемых влечениями; «протозоон является существом, во всех своих частях действующим по импульсам воли: как почти каждая часть равнозначна другой, так и во всей массе своего тела он представляет собой один организм, определяемый единообразными волевыми актами». Но так как деятельность оставляет после себя известное расположение и фиксируется в организме как habitus, то она производит сохраняющиеся и передаваемые по наследству изменения структуры. Таким образом, эта деятельность механизируется, и воля освобождается для новой, высшей деятельности, подобно тому, как даже на высшей ступени развития первоначально произвольная деятельность переходит в привычную, а под конец и в автоматическую. Таким образом, организация была бы как бы затвердевшей деятельностью воли. Конечно, эти результаты не существовали перед тем в представлении, как намерение; воля в каждый данный момент направлялась только на эту деятельность; но действия вышли за пределы ближайшей цели, – отношение, которое снова встречается нам и на самой высокой ступени развития, в духовно-исторической жизни, где действия точно так же регулярно выходят за пределы ближайшей желаемой цели. Так возникают обычаи, правовые нормы, прочные жизненные формы всякого рода; воля направляется непосредственно только на ближайшую, настоящую цель, но, благодаря упражнению, она приносит с собой в то же время, как непреднамеренный результат, привычку, предрасположение, habitus, наконец прочную, способную к передаче форму. Вундт образовал для этого своеобразного отношения понятие гетерогонии целей.
В этом смысле можно теперь обозначить и форму живущих существ, как результат целевой деятельности, именно целевой деятельности всех участвующих в развитии индивидуумов. Ни на одном пункте развития не существовало представления о будущей форме, но тем не менее она есть результат самой воли и стремления, и поскольку цель последних всякий раз лежала в направлении достигнутой общим развитием объективной цели, цель эта является также и субъективно желаемой.
То, что мы неопределенным образом предполагаем и схематически конструируем в низшем мире, выступает перед нами в мире духовно-историческом яснее и в более раскрытом виде. В человеческом мире наверное воля определяет форму существа; и притом форма предносится здесь, по крайней мере в общих очертаниях, также и представлению, как цель: как таковую, мы называем ее идеалом. Как индивидууму, так и народу предносится более или менее определенный идеал совершенного образования, и этот идеал действует формирующим образом на развитие собственного существа, а путем воспитания – и на форму жизни потомства. Так переходит здесь в действительность сама воля, осуществляя идею своей сущности.
Впрочем, и этот взгляд не чужд Дарвину. Его можно найти предобразованным в том принципе, который в его втором главном произведении («Происхождение человека») играет такую большую роль, именно – в половом подборе. Тут сопоставлена громадная масса фактов, приводящих к воззрению, что особенности вида и явления самца суть действие выбора, производимого самкой между соискателями. В самке поэтому как бы присутствует бессознательно идеал вида и проявляет свое действие в предпочтении самцов-индивидуумов, наиболее к нему приближающихся. И эта же самая идея может потом действовать формирующим образом и на образование плода; при этом опять предоставляется физиологам конструировать «идею» физиологически, как определенный склад нервной системы, проявлявшийся в таких-то реакциях против соискателей, в таком-то воздействии на образовательные процессы зародышевой жизни.
