Книга Введение в философию, страница 60. Автор книги Фридрих Паульсен

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Введение в философию»

Cтраница 60

Нам такие соображения представляются до некоторой степени комичными, – они звучат почти как сочиненная романтиками пародия на просвещение. И все-таки это объяснение, в сравнении с объяснением органического мира из деятельности космического разума, имеет преимущество: оно считается все же с данной и известной причиной. Правда, это же самое преимущество служит ему в ущерб; причина слишком уж хорошо нам известна, чтобы мы могли ожидать от нее такого действия. Как же, – тотчас же спрашиваем мы здесь далее, – происходило дело при этом изобретении в деталях? Так ли, что кто-нибудь, особенно хитроумный между безъязычными еще людьми, в один прекрасный день сел и выдумал язык, подобно тому, как в наше время кто-то выдумал Воляпюк? Изобрел он потихоньку для себя эти тысячи имен вещей, качеств, явлений, отношений, склонения и спряжения, а потом удивил своих товарищей готовой системой, показал им полезность этой вещи, ее употребление и уговорил их таким образом принять и изучить язык? Как видно, вряд ли было бы поразительнее, если бы к этому прибавили, что тот же самый человек точно так же изобрел перед тем и рассудок и путем уговаривания сообщил его другим. Следовательно, над этим делом трудились многие вместе? Или, – что в наше время тотчас же пришло бы на мысль, – была, может быть, созвана для изобретения языка комиссия? Или многие работали в одиночку: то тот, то другой доставлял свою часть, дюжину имен или несколько предлогов? А потом кто-нибудь изобрел склонение, быть может, сначала одно первое, а потом кто-нибудь второе и т. д., пока не составились все четыре, или пять, или сколько бы там их ни было? Поощренный же хорошим успехом, кто-нибудь один пришел потом к мысли спрягать и произвел действительный залог, кто-нибудь другой прибавил к этому страдательный, а кто-нибудь третий выдумал еще сослагательное наклонение? Для греческого же языка какая-нибудь особенно остроумная голова придумала ко всему этому еще optativum, а какой-нибудь упрямец взял да примешал сюда неправильные глаголы? В этом направлении Тидеманн развивает дело далее, только под конец он все снова и снова отбрасывает принцип изобретения и предоставляет дело в руки нужды и случая.

Как видно, мы стоим здесь перед той же самой дилеммой, как и выше: произошел ли язык, произошли ли животные случайно или путем планомерного изобретения? Ничего третьего, по-видимому, нет, и однако же ни то, ни другое одинаково немыслимо.

Языковедение первое овладело трудностью и притом как раз тем же путем, на который вступила потом биология. Причиной, приводившей к той безнадежной дилемме, было представление, что языки, равно как и виды животных, суть неизменные, недвижимые сущности. Грамматики смотрели на дело до сих пор таким образом: язык есть неизменный, раз навсегда готовый инструмент, который грамматика описывает и обучает употреблению его. Исторический способ воззрения, возникший около поворота XVIII столетия во всех областях (под влиянием громадного и всеобщего отпора против оцепенелого рационализма времени просвещения) и проложивший дорогу в область языковедения с помощью таких людей, как В. фон Гумбольдт, Бопп и братья Гримм, совершенно устранил это старое представление о сущности языка. Он привел к познанию, что язык есть не готовое, из рода в род наследуемое орудие, а постоянно вновь воспроизводимая функция; употребляя выражение Гумбольдта – не epyov, a evepyeia. Таким образом, современная лингвистика видит в языке функцию, постоянно меняющую свой вид вместе с самой жизнью народа, а в настоящем его виде – результат тысячелетнего развития и в то же время точку отправления для новых образований. Как видно, мы имеем здесь совершенно то же самое представление, которое новейшая биология переносит на животные и растительные формы.

Но языковедение имеет за собою то громадное преимущество, что процесс развития, или, по крайней мере, часть его, действительно лежит перед его глазами; превращение исторических организмов совершается быстрее, чем превращение организмов физических. Мы знаем ту форму, которую имел немецкий язык пятьсот или тысячу лет тому назад; в готском же языке мы имеем форму еще на полтысячелетия древнее. В письменных памятниках лежат перед нами как бы окаменелости древних форм языка и притом окаменелости несравненно большего совершенства, чем те, которые в палеонтологических остатках находятся в распоряжении биолога: здесь – лишь несколько разъединенных обломков, частью только следов прежних жизненных форм; там хотя тоже не полная жизнь (звук и акцент можно только приблизительно угадывать), однако же относительно несравненно более полное изображение строения и функции языка. Точно так же развитие латинского языка лежит перед нами за промежуток времени более чем в две тысячи лет. Кроме того, здесь мы видим, как на наших глазах совершается процесс образования новых языков: французский, итальянский и испанский языки суть детища одного отца, который, впрочем, и сам сохранился рядом с ними, как язык церкви и ученого мира. Наконец, сравнительное языковедение идет еще значительно далее: оно берет на себя задачу представить почти все языки, на которых говорят и говорили в Европе, вместе с языками персов и индусов, как исторические превращения одного общего праязыка арийских народов.

Здесь мы имеем, следовательно, то, чего недостает еще критикам дарвинизма в области биологии: образование новых видов, между которыми не происходит более плодотворного скрещивания. Латинский и французский или испанский языки, не говоря уже о греческом, польском, немецком, суть не ублюдки или диалекты одного языка, а различные языки, между которыми не происходит более плодотворного смешения и нет взаимного понимания. Как возникли здесь новые виды? Мы видим, что они образуются путем суммирования небольших изменений: преднамеренное изобретение или преобразование не играет при этом почти никакой роли. Напротив, в этом процессе можно найти действующими именно те начала, которые в биологии считаются причинами преобразования. Стремление выразить посредством членораздельных звуков мысли и чувства или, скорее, сделать их понятными для других, заступает здесь место общей воли к жизни. Элементами, понуждающими к изменению, служат здесь с одной стороны соприкосновение и смешение с чужими языками, с другой – постоянное изменение во внутреннем мире, в мире мыслей и чувств, стоящее в связи со сменой поколений; оно влечет за собой тенденцию к варьированию в словах и формах. Подобно тому как в борьбе за существование между этими вариациями выбираются затем наиболее целесообразные и принимаются в общий язык. Существенными масштабами целесообразности служат: краткость и легкость выговора, ясность и определенность выражения, наконец сила и выразительность речи, состоящая главным образом также в способности к возбуждению и разряжению чувства.

Таким образом, развитие языка совершается в смысле формальной целесообразности, без собственно преднамеренного образования. Конечно, не путем механически действующего отбора; на каждом пункте решение о пригодности новообразования происходит с помощью более или менее сознательного суждения вкуса или рассудка. Но совокупное развитие управляется не предвидящим намерением. Задача истории всякого отдельного языка – изложить в частностях превращения запаса форм и слов языка и объяснить их с указанных точек зрения. При образовании звуков и форм значительную роль будут играть физиологические расположения; в развитии синтаксических форм особенно выступает стремление к ясности; в образовании запаса слов и оборотов речи, рядом с удобством и определенностью, большое значение имеет также пластическая и возбуждающая чувство сила. Отсюда становится до некоторой степени возможной оценка достоинства различных языков. Так можно будет, например, вообще сказать, что по логическому совершенству языки-детища латинского языка превосходят своего отца; замещение окончаний склонений предлогами, правильное применение местоимений и вспомогательных глаголов в спряжении, равно как связывание последовательности слов, придают речи большую определенность и ясность. Правда, она становится от этого в то же время жестче и суше [53].

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация