Это не более справедливо, как если бы кто-нибудь стал думать, будто буквы представляют собою первые абсолютно самостоятельные элементы, из которых составлена речь. Может быть, в голове мальчика, только что начавшего изучать латинскую грамматику, дело представляется именно таким образом: латинский язык, как и всякий другой, состоит из слов, слова из слогов, слоги из букв, а эти представляют, следовательно, действительные последние составные части, как бы атомы, из которых составлен язык. Здесь стоит только подумать, чтобы познать ложь этого представления. На самом деле существует, конечно, одна лишь живая речь; слова, слоги, буквы суть абстракции, которые как таковые не встречаются в действительности. Грамматик разделяет речь на отдельные слова и звуки; описание не может дать сразу всего целого, оно поэтому разлагает его и потом из частей постепенно производит все целое. В действительности же это происходит конечно не так: язык начался не с того, что сначала говорили отдельные звуки или буквы а, b, с, потом соединили их в слоги и слова и, наконец, слова связали друг с другом в предложения. Напротив, язык всегда существовал в действительности только в связи живой речи; лишь в грамматическом рассмотрении буквы и слова являются чем-то существующим по себе; в большинстве же случаев буквы нельзя даже выговорить отдельно. Совершенно то же самое относится и к душевной жизни. Ведь и здесь встречается мнение, будто последняя есть нечто сложенное из представлений, ощущений, чувств, как самостоятельных элементов. И здесь такое представление нелепо; в действительности существует лишь единое целое, которое только психологией ради рассмотрения разлагается на отдельные стороны и элементы. Можно даже пойти еще далее и сказать: дана, как нечто самостоятельное, не единичная душа, а дана совокупно-общая жизнь и уже в ней отдельная жизнь, как часть или член. В созерцании ее можно изолировать, но ее нельзя встретить в действительности как первоначально самостоятельный элемент, чтобы затем из соединения многих таких элементов составить одно целое. Так думал старый рационализм: народ есть сложение индивидуумов. Аристотель прав, однако, и здесь: целое существует прежде частей, части существуют посредством целого.
Как раз то же самое относится и к физическому миру: атом есть нечто отвлеченное, подобно букве как и эта последняя, он не встречается в действительности один и изолированно; он также не есть существующий сам по себе или способный к существованию объект, как и немая согласная. Попытайтесь, однако, представить его себе как таковой. Какой он будет иметь вид? Протяжен он, как тело? Если ответить на этот вопрос вместе с древним атомизмом утвердительно, то тотчас же вытекает следствие, что он делим. То, что протяженно, имеет части, находящиеся вне друг друга; так это лежит в самом понятии, независимо от того, можем ли мы произвести деление или нет. Но в таком случае метафизически он и не есть последнее единое существо, а является сложенным, совершенно в том же самом смысле, как и тело. Если отнять у атома протяженность и приравнять его к точке, как это делает и может делать для своих целей физика, то для материалистического метафизика, желающего сделать атом абсолютным мировым началом, поднимается стеснительный вопрос: в чем же состоит его сущность? Что такое существующая точка? Если сказать: система сил, то этим, оставляя в стороне другие трудности, у него отнимается самостоятельность. Сила действительна лишь постольку, поскольку она действует; действование же предполагает собой нечто другое, на что действуется. Без этого другого атом-сила не может поэтому ни существовать, ни быть понимаемым. И из чего состоит пустое пространство между атомами? Если попытаться дать себе на эти вопросы какой-нибудь ответ, то, может быть, окажется, что кантовское средство выхода, гипотеза непрерывности (по которой пространство наполнено непрерывно, хотя и с различной интенсивностью), пригодно по крайней мере хоть для того, чтобы покончить с целым рядом очень докучливых вопросов. Во всяком случае, однако, придется вынести убеждение, что как бы просто ни смотрелось дело вначале, с атомами вовсе не так легко справиться. Они весьма полезны как вспомогательные средства при построении в физике и химии, и эти последние могут определять себе это понятие так, как пригодно для их целей. Но говорить об атомах, как о данных последних самостоятельных элементах действительности, может только тот, кто, не размыслив о деле, поддается подкупающей наглядное представление аналогии: подобно тому, как стена состоит из кирпичей, так кирпич состоит, в свою очередь, из более мелких кирпичей и т. д. до тех пор, пока дело не доходит, наконец, до последних кирпичей, которые так малы, что о природе их уже и не стоит ломать себе голову.
Я напомню здесь о воззрении, обычном для метафизики Аотце: действительность принадлежит единичному лишь в совокупности вещей, на которую оно действует и действие которой оно испытывает. Обыкновенное представление думает, будто единичная вещь может быть поставляема сама по себе, независимо от ее действий. Это – заблуждение: вещь, которая не действует, – не существует; она имеет свою действительность только как член целого; действительность для нее значит – стоять в отношениях действия и страдания.
Второе воззрение, приводящее к той же цели, исходит из понятия самих действия и страдания. Обыкновенный человеческий рассудок ежедневно употребляет эти понятия, не находя в них особенных трудностей. Он представляет себе дело приблизительно так: для действия и страдания необходимы две вещи, из которых каждая имеет свою действительность сама по себе. Но теперь оказывается, что вещь, несмотря на свою самостоятельность, претерпевает изменение своего состояния, не обоснованное в ней самой; мы говорим; она испытывает влияние, исходящее извне, от других вещей. Точно так же и она с своей стороны оказывает влияние на другую вещь.
Такова издавна судьба философии: – находить камень преткновения в том, что всему свету просто и ясно, nodum in scirpo quaerere. Так и здесь она спрашивает, что же это собственно значит производить влияние? Говорят: Луна производит влияние на Землю, она притягивает к себе, например, воду океана и вызывает этим явление прилива и отлива. Что происходит здесь? Отделяется что-нибудь от Луны, нисходит через пустое пространство на Землю, прицепляется к частям морской воды и приподнимает их по направлению к Луне? Или из Луны исходит какое-нибудь истечение, которое, распространяясь равномерно во все стороны, наполняет и как бы обшаривает пространство и там, где наталкивается на какое-нибудь тело, большое или малое, тотчас же прицепляется к нему и тянет его к Луне или отталкивает? Или мы должны представлять себе процесс воздействия как-нибудь иначе? Связана ли Луна с Землей, каждая частица одной массы с каждой частицей другой, каким-нибудь невидимым канатом или тесьмой, посредством которой одно притягивает к себе другое? И вот обо всем этом физика решительно ничего не знает. То, что она действительно говорит нам, называя волну прилива действием притягательной силы Луны, состоит в следующем: движение водных масс, называемое нами приливом и отливом, правильно наступает вместе с определенными изменениями положения Луны относительно Земли; по форме и величине оно отвечает движениям падения на земле. Совершенно также положение: все частицы массы тяготеют друг к другу – говорит не что иное, как следующее: если когда-нибудь и где-нибудь две массы стоят друг к другу в определенном пространственном отношении, тогда на обеих сторонах происходит зависящее от величины массы и расстояния стремление к движению по направлению к общему центру тяжести. И наконец положение: А и В находятся во взаимодействии – значит: когда А вступает в состояние а, тогда В вступает в состояние b, и наоборот. Правильная и самопроизвольная согласованность изменений на различных пунктах действительности – вот все, что мы знаем о взаимодействии.
