В наше время вновь принял эти мысли Аотце, который и сделал их точкой отправления своей метафизики
[56]. Вместе с Юмом (хотя он не ищет себе опоры в его эмпиризме) он настаивает на случайности для нашего мышления всякого причинного отношения, на невозможности показать связь между причиной и действием. Вместе с Лейбницем, которого он ценит и охотно признает за своего руководителя, он выводит из этого воззрения все же самые далеко простирающиеся следствия. Он находит, что при предположении атомизма факт взаимодействия просто непонятен и недоступен построению. Если бы действительность в самом деле состояла, как предполагает эта теория, из множественности абсолютно самостоятельных субстанций, то факт согласования ее изменений был бы просто непонятен. Если бы каждый атом, каждый элемент действительности был вещью самой по себе, по своим бытию и сущности вполне независимой, то как могло бы в таком случае происходить то, что в своей деятельности он сообразуется с другими? Тогда должно было бы ожидать, что каждый пойдет своей собственной дорогой, не заботясь об остальных.
Или, может быть, его принуждают к этому естественные законы? Но ведь эти последние суть не вне или поверх вещей, а в них; они представляют собой лишь выражение фактического образа действия последних. Их в самом деле решительно ничто не принуждает быть и действовать иначе, чем это лежит в их собственной природе. Не сила притяжения Земли и не закон тяготения удерживают Луну в ее пути вокруг Земли, но на самом деле, так сказать, ее собственная добрая воля; если б она покинула как-нибудь этот путь и направилась по тангенциальному направлению, то со стороны Земли и закона тяготения ей не было бы за это ничего. Если она удерживает путь по кривой линии с постоянным отклонением от прямого направления к земле, то она следует в этом исключительно своей собственной природе или склонности. То же самое сохраняет свою силу всюду; естественные законы не принуждают вещей, а служат выражением их самопроизвольного образа действий. Они не объясняют, почему вещи действуют таким-то образом, а только высказывают в общей формуле, как они действуют. Они – не разрешение загадки, а сами – загадка.
В самом деле, атомизм должен был бы, вместе с Лотце, задать себе когда-нибудь вопрос: откуда, однако, является такое однообразие в образе действия многих субстанций, что последний может быть сведен в общие формулы? Почему каждая из них не поступает иначе, раз она имеет независимые от остальных бытие и сущность? Это одообразие могло бы навести его на другое представление. Если бы в какой-нибудь горной долине было найдено большое количество каменных обломков, которые все обнаруживали бы совершенно одинаковые качества, то мы предположили бы, что это – обломки одного бывшего когда-то целого. Разве в нашем случае не должно иметь силу нечто подобное же? Не должны ли части мира, кажущиеся самостоятельными, быть тоже, правда, – не обломками бывшего когда-то целого, а живыми членами сущего единого существа?
Лотце делает этот вывод. Взаимодействие и естественная закономерность указывают на то, что элементы мирового процесса не так между собой чужды и далеки один другому, как это предполагает атомизм. Всеобщее сообразование всех их со всеми становится понятным в сущности лишь в том случае, если мы допустим, что все они – члены единого существа, одной субстанции. В органическом теле нет изолированных изменений, каждое изменение на каком-нибудь одном пункте вызывает соответствущие изменения всех остальных частей. Так и мир представляет собой единую систему, нигде не допускающую изолированных явлений; каждое явление находится в отношении со всеми остальными, оно является частичным изменением, вызванным на данном пункте в видах общего изменения целого. Если мы вместе со Спинозой назовем это целое, Bee-Единое, Богом, то всякое взаимодействие совершалось бы в Боге: движение на каждом пункте Его существа сочеталось бы с движением на всех остальных в единое совокупное движение.
Таким образом, факт всеобщего взаимодействия, если пойти по его указаниям и додумать понятия до конца, приводит к мысли о единстве действительности: существует только одно единое существо, с одной-единой согласующейся в самой себе деятельностью; отдельные вещи составляют только моменты его сущности; их деятельности, определяемые взаимодействием, составляют в действительности вырезки из единого самодвижения субстанции. Или, говоря кантовским выражением: всеобщее взаимодействие в mundus sensibilis есть unitas phaenomenon, который в mundus intelligibilis соответствует unitas noumenon.
Теперь, связывая это рассуждение с результатом нашего онтологического разбора (по которому все явления в телесном мире суть указания на внутренние явления), не можем ли мы взглянуть на единство космических движений через взаимодействие как на отражение внутреннего согласия единой внутренней жизни духовного Bee-Единого? Мы имели бы тогда воззрение, обозначаемое именем пантеизма; его можно также назвать монотеизмом в строгом смысле этого слова: существует один Бог; все, что существует, существует через Бога и в Боге.
Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, я сделаю несколько замечаний об отношении причинности и целесообразности.
7. Причинность и целесообразность
Выше (стр. 165) было уже замечено, что отрицание антропоморфического теизма и свойственного ему объяснения естественного хода вещей из намерений не однозначно с отрицанием телеологического миросозерцания. Принимаясь здесь снова за это рассмотрение, мы прежде всего спросим, чем характиризуется вообще связь элементов, как телеологическая? Само слово говорит: тем, что их распределение или движение представляется направленным на цель (тело?). Целью же мы считаем результат распределения или движения в том случае, если на него была направлена воля, ощущающая его наступление с чувством удовлетворения. К этому надо прибавить, во-первых, что причинная связь элементов здесь не исключается, а предполагается; всякая телеологическая связь есть в то же время и причинная. Во-вторых, что преднамеренность не включается в понятие целесообразности; нет необходимости, чтобы цель существовала прежде в представлении и чтобы движение совершалось по какому-нибудь готовому плану. Один остроумный естествоиспытатель образовал для такого понятия целесообразности без намерения обозначение целестремителъностъ (Zielstrebigkeit)
[57]. Сущность телеологических связей ясно обнаруживается в явлениях внутренней жизни, и здесь находится их собственное место. И душевные явления стоят в причинном отношении друг к другу. Какое-нибудь восприятие, представление вызывает другое представление, – его наступление является причиной наступления второго; какое-нибудь возбуждение чувства, желание, определяет внимание и дает ходу представлений какой-нибудь другой оборот. Но тот же самый ход представлений определяется в то же время и телеологически; процессы ассоциации приводят к результату, лежащему в направлении воли, к образованию рядов, ощущаемому ею с удовлетворением, как имеющее смысл и значение. При этом цель эта не существует перед тем в представлении, по крайней мере не существует как продуманная вполне и потом осуществляющаяся. Архитектор чертит план дома; после того, как дом готов на бумаге, каменщики и плотники выполняют его по данному плану из камня и дерева. Самый же план не был в свою очередь сделан опять по какому-нибудь прежде готовому плану; и тем не менее духовная работа архитектора, так же как и работа плотников, обусловлена, конечно, телеологически. Оратор говорит речь; на него напали, он хочет защищаться и уничтожить противника: и вот в голову его притекают мысли и аргументы; сравнения и обороты речи, поговорки и цитаты, шпильки по адресу противника и любезности по адресу слушателей навертываются как бы сами собой. По связи ассоциаций каждое предшествующее влечет за собою каждое последующее, но из тысячи возможных ассоциационных связей в каждый данный момент действительной оказывается та, которая ведет к цели. Таким образом, вся связь речи обусловливается в одно и то же время и причинно, и телеологически; направление дается в конце концов волей, и удающийся процесс ощущается ею с живым чувством удовлетворения. Не везде ход представлений так целестремителен, как здесь; существуют и неопределенные, бесцельные ассоциационные движения; во сне, в помешательстве они достигают господства. Но в здоровой духовной жизни определение хода представлений тем, что необходимо по цели, заметно всюду.
