Локк искал и нашел примирение новейшей науки с церковным учением на другом пути; не метафизика, а гносеологическая критика метафизики представилась ему ближайшим путем к этой цели. Она показывает, что наше познание необходимо ограничено опытом; опыт же не охватывает и не исчерпывает действительности; таким образом, рядом с наукой остается место для веры. Это – образ воззрений, который в Англии оставался господствующим вплоть до девятнадцатого столетия. Нередко он принимал довольно плачевный характер: строгая воздержанность в мышлении, связанная с церковно-политической ортодоксией, как основанием общественной респектабельности. Догма этих воздержанных и респектабельных людей следующая: у нас есть, с одной стороны, науки, математика и физика, психология и «исследования о человеческом рассудке»; с другой стороны, у нас есть 39 членов исповедания; метафизики же у нас, напротив, нет, да мы и не нуждаемся в ней и не хотим ее; вместо нее нам служат именно эти 39 статей. На них покоится церковь, а церковь есть составная часть «наилучшей конституции». Кто не понимает этого, тому нельзя помочь; он подозревается в непринадлежности к респектабельным членам общества. Итак, об этом нечего более говорить. Самое большее, что еще дозволяется, это, заботливо отыскивая всякого рода доказательства (evidences) – философские, естественно-научные, исторические, – доказать необходимость и неуязвимость церковного учения. Локк своими эмпиризмом и позитивизмом уравнял дорогу этой воздержанности в мышлении. При этом он дал и пример того, как, вопреки принципиальной воздержанности, можно все-таки создать при случае и благонамеренную метафизику: он с «математической достоверностью» хочет доказать существование «вечного, в высшей степени могущественного и мудрого существа» (Essay IV, 10), что навлекло на него со стороны Канта резкое, но не незаслуженное порицание.
Так было введено то примирительное направление, которое господствовало в течение всего восемнадцатаго столетия; Лейбниц – великое имя в Германии, Локк – в Англии, а вскоре затем также и во Франции. Оба они сходятся в стремлении примирить новейшие науки со старой догматикой. От схоластики, господствовавшей еще тогда в университетах, они отвернулись; оба являются приверженцами и любителями новейших наук; но рядом с этим оба они доказывают согласие веры с разумом. Лейбниц пишет de la conformite de la foi avec la raison; Локк доказывает the reasonableness of Christianity Главные догматы веры, существование Бога и бессмертие души философия может доказать при помощи своих собственных средств; рядом с этим есть, конечно, и такие догматы, доказать которых она не может, которые исходят из откровения. Однако и для этих последних философия может еще кое-что сделать; если она не может доказать их истинности, то она может, по крайней мере, доказать их возможность: fides поп contra, sed supra rationem. Одним из многих достоинств философии Лейбница, не раз восхваляемым им самим, является то, что она, в интересах соглашения с католицизмом, имеет у себя место для возможности пресуществления.
Дисциплиной, имеющей дело с догматами веры, подлежащими доказательству одного разума, является так называемое естественное богословие или разумная теология, в отличие от theologia revelata. Она является, собственно, главным элементом философии прошлого столетия. Она доказывает, во-первых, существование Бога из теоретических и практических оснований. Теоретические основания сводятся на все два доказательства, которые Кант различает как космологическое и физико-теологическое. Космологическое доказательство, исходя из обусловленности и случайности действительного в природе, делает заключение о существовании безусловного и необходимого существа; а с помощью физико-теологического созерцания природа этого существа определяется затем ближе предикатами мудрости и благости. Новые науки, показывая, с одной стороны, закономерность мирового хода, а с другой – все глубже и глубже проникая в закономерность органических образований, сами ставят себя в услужение «разумной» теологии.
Философия доказывает, во-вторых, бессмертие души. Из единства самосознания делается заключение о простоте души, а из природы простой, нематериальной субстанции заключается потом к ее неразложимости и неразрушимости, и это последнее отождествляется с бессмертием. К этому присоединяются практические основания: желание дальнейшего развития заложенных в человеке дарований и требование примиряющей справедливости предполагают собой будущую жизнь и судью после смерти. Да без этой веры не были бы даже обеспечены обыкновенная порядочность и существование гражданского общества. Цинические слова: «если бы Бога не существовало, то его надо было бы изобрести» выражают эту мысль, которая ведь, впрочем, не сделалась чуждой и нашему времени.
Таково миросозерцание века просвещения. Оно основывается на компромиссе между богословием и новыми науками. Новейшее мышление, возросшее на почве новых наук, делает уступку в понятии Бога: Бог есть стоящее над миром существо, по намерению и плану создавшее мир и людей и предписавшее им свой закон. Богословие со своей стороны делает уступку в пункте закономерности процесса природы; чудеса, бывшие прежде главным доказательством религии, мало-помалу оставляются как несовместимый более с духом времени элемент старой веры (хотя философия в случае надобности имеет у себя место и для них – supra, поп contra rationem). «Чудодейственное Провидение, – так показывает почтенный Самуил Реймарус, в той же главе, в которой он доказывает «ничтожество сомнения в Божьем Провидении, – было бы одинаково противно и совершенствам Бога и его деяниям, не было бы благодетельно для самих людейине способствовало быих совершенствуй добродетели»
[78]. Да и само богословие привыкает мало-помалу сначала обходиться без чудес, а под конец, в решительном рационализме, стыдиться их и от них отделываться.
Прекращение этого компромисса последовало около конца XVIII столетия; и притом, подобно тому как он был введен двумя мыслителями английской и немецкой национальностей, так и уничтожен он был двумя лицами тех же самых национальностей: Юм и Кант обозначают собой конец его. Почти одновременно появились «Критика чистого разума» Канта (1781) и юмовские посмертные «Диалоги» об естественной религии (1780). Оба эти произведения подвергают естественную религию, или скорее философское богословие, уничтожающей критике: так называемая разумная теология есть мнимая наука; из оснований разума никоим образом нельзя доказать существование внемирного творца мира и бессмертия души.
Юм исходит из эмпирической теории познания; поэтому он не останавливается на доказательствах a priori. Единственным приемом доказательства является телеологический; но для того, чтобы быть действительным доказательством, ему не хватает ни более, ни менее как всего. Возникновение мира лежит совершенно вне нашего опыта; между человеческой искусственной деятельностью и творением из ничего нет решительно никакой аналогии; цель мира нам совершенно неясна; какое бы представление о намерении творца мы ни положили в основание, будет ли это счастье, развитие, совершенство живых существ, – против каждого действительность представляет бесконечное множество противоречащих случаев. Если бы о существовании премудрого и всеблагого творца мы были осведомлены из какого-нибудь другого источника, то эту загадку мы могли бы отнести на счет ограниченности нашего знания. Но на эту почву разумная теология отступать не может; она ведь именно из имеющейся налицо действительности хочет вывести природу ее виновника; выводить же заключения мы можем только из того, что мы знаем, а не из того, чего не знаем.
