Для немецкой философии осталось тем не менее отсюда одно наследие: тот общий взгляд на действительность, из которого исходила спекулятивная философия. И мы также ищем завершения мыслей, к которому приводит нас созерцание действительности, все в том же направлении: идеалистический монотеизм или пантеизм – вот та цель, в которой еще и поныне сходятся мысли сильнейших и рассудительнейших мыслителей, Фехнер и Аотце могут быть названы вождями на этом пути. Лотце старается приблизиться к цели путем абстрактно-метафизического размышления; для поддержки он опирается на историческое и религиозное созерцание. Фехнер остается натурфилософом, – в видимом мире он всюду ищет и находит символы мира невидимого.
Более робко и как бы лишь издали указывает на эту цель и позитивное направление. Г. Спенсер может служить его представителем. В замечательном рассуждении, которым он заключает в своей «Социологии» (§ 659 и ел.) изложение религиозно-церковного развития, он доказывает мысль, что результат научного исследования действительности никоим образом не означает конца религиозных представлений вообще. «Посреди всех этих тайн, делающихся для исследователя тем более таинственными, чем более он размышляет о них, он постоянно остается при уверенности, что находится перед бесконечной и вечной энергией, из которой истекает всякое бытие». Что такое эта энергия? «Конечным результатом умозрительной работы, начатой еще первобытным человеком (в форме анимизма), является, следовательно, то, что сила, которая проявляется в том целом, которое мы различаем как материальный мир, есть одно с той силой, которая в форме сознания вытекает из нашего собственного внутреннего бытия». «Когда естествоиспытатель видит, как твердые тела, как бы мертвыми они ни представлялись нам, оказываются тем не менее чувствительными по отношению к бесконечно слабым силам, когда спектроскоп доказывает ему, как известные молекулы на земле колеблются гармонично с молекулами на отдаленных звездах, когда ему навязывается убеждение, что каждая точка в пространстве преисполнена бесчисленными колебаниями, пробегающими ее в каждый момент по всем направлениям, тогда он, конечно, значительно менее склоняется к представлению о вселенной, состоящей только из одной мертвой материи, чем к представлению о мире, который всюду оживлен, – оживлен, правда, не в обыкновенном ограниченном, но в более общем смысле».
С этим и здесь очищается место для символического антропоморфизма и идеализирующей метафизической поэзии понятий, которые считал необходимыми А. Аанге, представитель позитивизма в Германии. Различные пути сходятся к одной и той же цели.
Окидывая в заключение общим взором весь ход долгого движения мыслей, мы можем выразить его таким образом. Религия все более и более выделяет из себя элементы, стоявшие сначала на первом плане: теургическую практику и мифолого-космогонические сказания. По мере того как с повышением всеобщей культуры увеличиваются научное познание природы и покоящееся на нем господство над ней, в той же мере исчезают и старое волшебство и мифы. Напротив того, все более и более выдвигается на первый план этический момент, который сначала идет только как побочное течение; сущность божественного определяется нравственно-добрым. С другой стороны, наука все более и более удаляется от области религии. Догматическая ортодоксия, стремившаяся определить природу потустороннего мира посредством понятий, возможность которых считалась (по крайней мере теоретически) подлежащей доказательству, покинута, равно как покинуто и естественное богословие XVIII столетия, стоявшее на одной с ней почве, разве лишь с той разницей, что оно более суживало круг доказуемого. Покинуты также и философские спекулятивные построения, думавшие исчерпать действительность абсолютными понятиями. Философия сделалась скромнее; однако она находит возможным думать, что факты наводят наше мышление на то, чтобы предполагать последнее всеобъемлющее единство сущности действительного, – единство, которое не может быть внешним и случайным единством механической системы, а должно быть мыслимо по образу внутреннего единства духовного существа. Но от развития этой мысли она отказывается; она предоставляет это творческой поэзии религиозного гения. Этот последний, подобно творцу-художнику придает идее совершенного наглядную форму; он словом и делом, учением и жизнью толкует смысл той великой тайны, которую мы называем действительностью.
Я очень хорошо знаю, что другие иначе понимают ход и цель исторического развития. Многие вместе с Л. Фейербахом убеждены, что великое сознание нашего столетия заключается в том, что не Бог сотворил человека, а человек – Бога. Данное здесь изложение покажется им старомодным и отсталым.
Я никого не хочу беспокоить в его довольстве своими мыслями. Тем не менее я не могу не сделать замечания, что истинность первой формулы, кажется мне, не исключает истинности второй. Я вполне готов согласиться с положением, что человек сотворил Бога, – именно в своем представлении и притом по своему собственному образу. С этим однако же не несовместимо и второе положение: Бог сотворил человека по своему образу, но уже не просто в представлении, а в действительности. Человек, говорит эта философия, есть продукт природы. Конечно. Но что такое природа? Громадная куча абсолютно твердых песчинок? И из них-то, посредством простого расположения их рядом друг с другом, должны были произойти чувствующие и мыслящие существа? Тут наверное должно было примешаться, говоря словами Гете, нечто анонимное. И эти философы, мнящие, что они уже держат в своих руках конец веры в Бога, должны были бы немного смутиться хотя бы уже тем обстоятельством, что, значит, согласно с их теорией, произведение, преобразование и, наконец, изгнание фантастического призрака воображения составляло до сих пор существенное содержание всей истории человечества. Ведь это же несомненный факт, что все величайшие исторические движения были религиозного характера: буддизм, христианство, магометанство, Реформация – вот величайшие темы минувшей истории. Разве мир и человеческий дух так уж странно устроены, что при столкновении друг с другом они всякий раз должны были производить это великое заблуждение?
Но будущее, говорят они, все бесконечное будущее принадлежит разуму, свободному от предрассудков и суеверий; оно принадлежит чистому знанию, не ослепленному фантазией и поэзией. Не знаю, что составит духовное содержание будущего. Однако я не стал бы противоречить, если бы кто-нибудь вздумал утверждать, что представление, будто действительность есть на самом деле не что иное, как агломерат очень маленьких песчинок, покажется когда-нибудь будущим поколениям эпизодом самого странного заблуждения человеческого духа. Они скажут: поразительный прогресс математико-физического познания, встретившись с конфессиональным принуждением и политической порчей религии, на одно мгновение (примеряя здесь масштаб столетий) произвел в некоторых умах такое ослепление, что они впали в иллюзию, будто дух есть нечто абсолютно чуждое действительности и будто бы является совершенно загадочным, как он мог, собственно очутиться в ней. В сравнении с таким заблуждением, выступившим к тому же с гордым сознанием, что оно стоит на вершине человеческого образования, самый несчастный идолопоклонник, бросающийся на колени перед каким-то духом в вещах, представляется – так будет судить когда-нибудь будущее – существом, которому все же открылось хоть какое-нибудь предчувствие великого смысла и сущности вещей.
