Однажды я прочитал где-то следующие слова Жан-Поля: «Что это облака так чванятся, точно они принадлежат к небу и звездам, между тем как они отстоят от нас немногим далее, чем пар нашего дыхания!» Слова эти могут относиться и к мнениям тех, которые из-за тумана своих коротких мыслей не видят бесконечного неба и утверждают, что нет никакого неба, что это только старое суеверие, что его никто никогда не видел.
Отрицательный догматик материализма представляется мне простым pendant к положительному догматизму старой богословской ортодоксии. Оба они сходятся в понимании религии как суммы буквально понимаемых и воспринимаемых рассудком тезисов, разве лишь с той разницей, что первый говорить нет там, где второй говорит да. Они сходятся между собой в черством интеллектуализме, не обладающем никаким чувством поэзии и искусства. Они часто сходятся и в черством морализме, не обладающем пониманием индивидуальности и свободы; сходятся и в том властолюбивом фанатизме, который от всякого требует абсолютного подчинения его собственным догматам, как отрицательным, так и положительным.
11. Отношение между знанием и верой
В заключительном рассуждении мне хотелось бы еще изложить в общей связи свое воззрение на не раз затрагивавшееся выше отношение между философией и религией, между знанием и верой.
Философия – не религия и не может заступить ее места. Она стремится быть не верой, а знанием. Тем не менее всякая философия, поскольку она желает быть философией в старом смысле, миро- и жизнесозерцанием, содержит в себе также и элемент веры, которого наука, как таковая, не содержит. Всякая философия сводится в конце концов к тому, чтобы внести смысл в вещи, или скорее показать смысл, существующий в вещах. Смысл же этот в своем последнем основании всегда есть дело не знания, а воли и веры. То, что самому философу представляется высшим благом и конечной целью, он приносит в мир как благо и цель этого последнего, а затем, в последующем созерцании он думает, что находит их в нем как таковые. В этом смысле слова Августина «fides praecedit rationem» – являются всеобщей человеческой истиной, даже настоящим ключом к пониманию всякой философии.
На всякой идеалистической философии это ясно с первого взгляда. Цель, к которой стремится действительность – таково основное убеждение всякого объективного идеализма, – есть возвращение действительности к самой себе: будучи сама по себе мыслью, она хочет постичь себя как то, что она есть сама по себе, знать себя как мысль или разум. Гегелевские формулы обозначают основное воззрение этого образа мышления всех времен. Вечное самобытие идей, мышление абсолютного содержания мысли, есть, по выражению Аристотеля, основание и цель действительности, и даже – есть сама действительность.
Последнее основание этого убеждения лежит здесь очевидно в собственном жизненном опыте. Для Аристотеля, как и для Платона, философия была высшим делом их собственной жизни. Поэтому она есть, – так строят они эту мысль в этике, – высшее содержание и высшее благо человеческой жизни; следовательно, – так заключает далее метафизика, – она есть высшая цель всякой жизни и всякого бытия вообще. Вседействительное, Божество, построено по схеме малого мыслителя мыслей, как великий мыслитель мыслей. Точно так же и для Фихте и Гегеля философия является важнейшим и значительнейшим из всех фактов, представляемых вообще миром; следовательно, мышление является основанием и целью, даже собственным бытием мира. Если бы у Фихте спросили, какое событие он считает наиболее важным в XVIII столетии, или вообще в новейшее время, то он, ни на минуту не задумываясь, ответил бы: появление учения о науке, начинающееся с Канта. В речах об основных чертах настоящего века он конструирует целое истории; последняя вращается около новой философии, как около своей оси: великий поворот времен, переход от понижающегося движения к повышающемуся обозначается наступлением трансцендентальной философии; в ней снова начинает находить самого себя разум, который до того терялся в природе. Точно так же и у Гегеля мировой процесс изливается непосредственно в его философии; действительность достигает в ней цели своего самодвижения, абсолютного самосознания. Так, философ истолковывает вселенную из себя самого и своих высших стремлений. Мировой процесс всегда направляет свой путь через голову философа.
В таком же положении обстоит дело и у Шопенгауэра, антипода Гегеля. И он также истолковывает мир из своей собственной сущности; в его собственной жизненной цели ему открывается цель мира. «Мир как воля и представление» называет он свое главное сочинение; сам он есть модель мира; обе стороны последнего – стороны его собственной сущности, ум и воля. И отношение этих обеих сторон друг к другу переживаемое им в самом себе, он переносит на мир вообще: ум – ясная и радостная сущность, воля – темная, слепая, хотящая, страшащаяся, завидующая, ненавидящая, жалкая и несчастная сущность. Ум доставлял ему великие и чистые радости его жизни, воля же – обыденные малые и большие страдания. Поэтому отрешиться от воли и стать чистым умом является целью, которую можно пожелать самым искренним образом. И эту цель он вносит теперь и в мир. Если мир в своем начале есть слепая, стремительная, бурная, несчастная воля, то эта последняя производит из себя ум, и в нем – искупительный принцип: познавая свою собственную сущность, воля приходит к отрицанию самой себя, а с этим и к миру. Так показывает это история; в великих религиях искупления – христианстве и буддизме – человечество достигает своей цели, искупления от воли. Таким образом и здесь смысл мира открывается философу из его собственного жизненного опыта.
Не иначе поступают в этом отношении и позитивистическая и материалистическая философии. Позитивизм, как его развил О. Конт, стремится прежде всего быть знанием, простым синтезом всего научного познания. Но и он примешивает к себе элементы веры; это происходит прежде всего в философии истории; здесь, как и всюду, она имеет ту форму, что представляет историю как путь к некоторой цели. Философ знает эту цель, и в этом, собственно, заключается его главное знание, в этом он обладает ключом к тайне мира. В этом же состоит и то, что привлекает к нему учеников; подобно тому как прежде верующая толпа теснилась около оракулов и пророков, так теперь она теснится около философов, чтобы услышать от них, куда ведет путь, что лежит в будущем. Философия Конта вся направлена на философию истории; она представляет собой попытку окинуть одним взором в общей связи весь пройденный человечеством путь и определить отсюда то направление, в котором будет двигаться дальнейшая история. Место и задача настоящего времени определяются законом трех ступеней. Задачей оказывается конечно та самая, которой как раз занят философ или которую ему посчастливилось разрешить в общих чертах, следовательно, в данном случае задача обоснования позитивной философии, как окончательной формы человеческого знания, и обоснования позитивной политики, которая, как система, тоже готова; начиная отсюда, дело будет состоять в проведении последней в действительность. Таким образом и здесь мировой процесс проходит через мозг философа – не без того, однако, чтобы нисколько не тронуть его: Конт в свои последние годы чувствовал себя первосвященником человечества, который, держа в левой руке прошедшее, а в правой – будущее, взвешивает и направляет его судьбы. Может быть, претензия сделать человеческий мозг центральным пунктом мирового движения есть такая вещь, которую мозг выдержать не в состоянии
[82].
