«17 июня. Приехал с работы раньше. Надя с Полиной были в гостиной, о чем-то разговаривали. Когда я заходил, то слышал, как Надя смеялась. Увидев меня, они обе замолчали. Они стояли рядом и смотрели на меня таким взглядом… одинаковым, что ли. Может быть, Надя что-то рассказала Полине? Она ведь могла сочинить что угодно, даже то, чего не было. Это будет катастрофой. Видел на днях Надиного мальчишку. Парень, похоже, втрескался по уши, хотя, скорее всего, по самую макушку. Знать бы только, как она к нему на самом деле относится…»
«23 июня. Ночью мне снились кошмары. Проснулся рано. Полина еще спала. Наклонился к ней и поцеловал ее куда-то в шею. Она во сне накрыла мою руку ладонью и улыбнулась. Сами собой в голову пришли строчки:
Если я устану от любви,
Если я устану от тебя,
Если, ласки позабыв твои,
Захочу жить только для себя,
Если я скажу тебе — пойми,
Мне давно уж нечего сказать,
Если стали серыми все дни,
Трудно солнце в облаках искать.
Если сдавит горечью в груди
И в холодной я тону волне
Вскрикнув, вдруг пойму — все позади,
Это было только лишь во сне
Лишь во сне я мог любовь предать,
И холодный пот стечет на бровь,
Сердце будет бешено стучать.
Тише! Рядом спит моя любовь.
Полина медленно вновь стала на колени, затем с трудом поднялась. Чижевский поспешил подать ей руку. Одной рукой женщина сжимала мятые листы дневника своего мужа, другой, чтобы не упасть, вцепилась в адвоката. Она озиралась по сторонам, словно не понимая, где находится, и не узнавая лица стоящих вокруг нее людей. Наконец ее глаза нашли то лицо, которое искали. Локтионова улыбнулась, однако эта улыбка была больше похоже на хищный оскал готового броситься на свою жертву хищника. Вот только жертва таковой себя вовсе не считала. Надя спокойно выдержала яростный взгляд приемной матери и так же улыбнулась ей в ответ, готовая к схватке.
— Ненавижу. — Локтионова сделала шаг вперед и пошатнулась, Чижевский придержал ее за локоть.
— А вот этого уже нам не нужно, — вмешался Реваев. — Георгий, уведите, пожалуйста, дамочку в машину.
— Ну, пойдем. — Мясоедов рукой указал Наде на стоящий у ворот микроавтобус.
— И знаете что, — окликнул его Реваев, — на всякий случай наденьте на нее наручники. Мне кажется, так будет лучше, да и закон теперь позволяет.
* * *
— Да уж, Николай, удивил ты меня, — генерал Карнаухов выслушал доклад Реваева и теперь с удовольствием потягивал сладкий чай с лимоном, — но девица-то какова! Это же надо, все под ее дудку плясали. Убедить пятнадцатилетнего пацана взять на себя ответственность за убийство — в голове не укладывается. Хотя, знаешь, — Карнаухов с шумом втянул в себя горячий чай, — у меня внучка почти такого возраста. Так вот, Оля, дочка, рассказывает, что за ней два мальчика ухаживают. Причем оба друг про друга знают и ходят в гости по очереди. Представляешь? Она, видите ли, им условие поставила, что пока сама не выберет, чтобы они даже не вздумали отношения выяснять. Женщины — страшная сила, — заключил Илья Валерьевич.
Реваев согласно кивнул и потянулся к стоящей по центру стола вазочке с шоколадными конфетами.
— Я вот только не пойму, почему они вдруг решили выдвинуть версию с пацаном. Чем их Подгорный не устраивал? Достаточно было подтвердить, что они видели его в момент убийства.
— Тут же как, — Реваев отправил в рот конфету, — сразу недодумали, а потом решили, что поздно. Нескладно будет, если столько людей все видели и молчали, а потом вдруг разом все решили переиграть.
— А с пацаном складно? — удивился Карнаухов.
— С пацаном складно, — утвердительно кивнул Реваев, — у всех был изначальный мотив молчать — желание спасти бедного мальчика, которое, — он улыбнулся, — рухнуло под натиском следствия. Ну а как она смогла убедить самого Дениса — тут, думаю, есть один вариант.
— Ладно, — махнул рукой Карнаухов, — можешь не излагать, догадываюсь. Где только теперь Подгорного нам искать? А то он еще год прятаться будет.
— А что его искать? — Реваев потянулся за второй конфетой. — Я Мясоедова отправил, он его привезет скоро. Может, уже подъехали.
— Так ты что, старый хрыч, знал, где он прячется? — возмутился генерал.
Рука полковника на мгновение замерла над вазочкой с конфетами.
— Можно подумать, ты не знал, что я знаю. — Реваев выбрал себе конфету по вкусу и теперь неторопливо разворачивал обертку.
— Я не пойму, ты сюда жрать пришел или докладывать? — Карнаухов в сердцах стукнул чашкой об стол, расплескав чай, отчего еще больше рассердился. — Иди работай. Допросишь Подгорного, протокол мне лично принесешь, я посмотрю.
— Еще конфету можно? — Реваев невозмутимо поднялся со стула.
— Бери хоть все, — махнул рукой Карнаухов, — ты же знаешь, у меня сахар.
— Так у меня тоже, — улыбнулся в ответ Юрий Дмитриевич.
* * *
Возле кабинета Реваева уже ждали. Мясоедов стоял, подпирая мощным плечом стену и что-то разглядывая в своем смартфоне. Максим и Марина сидели на стульях, держа друг друга за руки.
— Ну здравствуйте, подпольщики, — поприветствовал их полковник, — Георгий, ты на сегодня свободен, можешь отдыхать. На вот тебе конфету, лично генерал Карнаухов просил тебя поощрить.
Мясоедов, махнув на прощание рукой Подгорным, мгновенно скрылся на лестнице. Максим и Марина проследовали вслед за полковником в кабинет и в нерешительности остановились возле стола, все так же держа друг друга за руки.
— Ну что вы стоите, садитесь, — удивленно посмотрел на них Реваев.
— Нам надо вам кое-что сказать, точнее мне. — Марина с силой стиснула руку мужа. — Юрий Дмитриевич, я должна вам признаться.
Реваев взглянул на Марину, и улыбка медленно сползла с его добродушного, круглого лица. Он понял, что хочет сказать ему Марина.
