— Я пока еще не очень ориентируюсь в персоналиях. — Макс виновато улыбнулся.
— Ничего, это дело наживное, — отмахнулся Фролов. — Так вот, несколько лет назад Толя выстроил здесь два дома. Он тут собирался целый семейный анклав устроить, родителей жены хотел рядом с собой поселить. Идея, на мой взгляд, изначально была так себе, а пока стройка шла, он и развестись успел. Еще на стадии котлована. Но Толя, не знаю зачем, достроил оба дома. Мало того, что достроил, так он их оба еще и обставил. Кстати, через год после развода он опять успел жениться. Но у его нынешней жены родители уже умерли, так что второй дом пока без дела простаивает. У них растет дочка, может, со временем дом ей достанется, а сейчас вполне можно Толю поднапрячь, чтобы он дом вам сдал.
— Как быстро у вас все решается, — неуверенно покачал головой Подгорный.
— Это Москва, — улыбнулся Петр Михайлович, — здесь все делается быстро. Вот только дел меньше от этого не становится, — добавил он, неожиданно погрустнев, — так что здесь все быстро и бесконечно. Такое вот единство противоположностей.
Он достал смартфон и нашел нужный номер.
— Толя, добрый вечер! Толя, завтра с тобой свяжется один хороший человек, зовут его Подгорный Максим. Это, кстати, новый владелец МБК-медиа. Насчет статьи не знаю, сам договаривайся. А свяжется он с тобой по такому вопросу. У тебя же дом второй пустой стоит? Пустил бы ты хорошего человека пожить на лето. Хорошо, Толя, я в тебе и не сомневался. Твой номер я Максиму дам, все детали вы завтра сами обсудите. Все, сейчас не могу говорить долго, супруге привет!
Фролов с удовлетворенным видом бросил телефон на стол и потянулся к пиву.
— Ну вот, завтра дом посмотрите, если понравится, можно будет заселяться.
Дом Максу понравился. Просторный, современной архитектуры, с огромными панорамными окнами, из которых открывался великолепный вид на примыкающий к участку парк с гигантскими раскидистыми соснами. Как это ни удивительно, дом, построенный еще шесть лет назад, вовсе не производил впечатление заброшенного. Вся внутренняя отделка была завершена, в некоторых комнатах присутствовала неизвестно зачем купленная мебель, которой никто никогда не пользовался. Впрочем, ее было совсем немного. Кухня была полностью укомплектована и сияла чистотой и алюминием.
— У меня раз в неделю сюда люди заходят, делают уборку, — рассказывал хозяин дома, невысокий полный мужчина лет пятидесяти, на макушке которого блестело блюдечко лысины, обрамленное темными редкими волосами. Из-под густых, еще более темных бровей блестели живые, внимательные глаза, пытающиеся оценить реакцию собеседника на каждое произнесенное слово. — Зачем это все делаю, сам не знаю. Никто здесь не жил никогда, но не могу, чтоб бардак был. Люблю, знаете ли, порядок. Порой зайду сюда, поброжу. Найду грязь какую-нибудь, перемывать заставляю. Полина смеется. Жена моя. Если надумаете здесь поселиться, то в ближайшую субботу непременно жду вас в гости. Отметим ваше новоселье, да и познакомлю вас кое с кем, вам интересно будет. У нас, кстати, поселок весьма примечательный, скажу я вам. Много людей живет из тех, о ком в прессе пишут, и ваш журнал в том числе. Здесь, кстати, рядом, на соседней улице, даже писательница обитает. Господи, как же ее, — наморщил лоб Локтионов, — ну, которая каждый месяц новую книгу издает. Марья, забыл фамилию. Героическая женщина. И книги пишет, и в телевизоре через день сидит, и во всех журналах интервью дает. Порой мне кажется, у нее оборот больше, чем у моего банка. — Локтионов жизнерадостно захохотал. — Ну что, как вам домик? Нравится?
— Нравится, — честно признался Подгорный.
— Ну и прелестно, — обрадовался банкир. — Завтра я пришлю людей, здесь все намарафетят, а послезавтра уже можете заселяться.
— А что по цене? — Подгорный любовался летающей тарелкой камина, труба от которого взмывала ввысь и исчезала в высоком потолке гостиной.
— Ох, об этом не думайте, — отмахнулся Локтионов, — наш общий знакомый, Петр Михайлович… Знаете, я ему стольким обязан, что предоставить пустой дом в ваше распоряжение — это самое меньшее из того, что я могу сделать. Но если вы действительно хотите заплатить, — банкир заговорщически прихватил Макса за локоть, — то у меня есть одно желание, и, надеюсь, оно не будет для вас слишком обременительно. Давайте присядем, у меня здесь, кстати, даже бутылочка виски завалялась, я сейчас вам все объясню.
Спустя небольшой промежуток времени, за который литровая бутылка опустела примерно на треть, Макс узнал главное. Его новый знакомый, этот маленький, толстенький, смешно вздыхающий после каждой фразы человечек, необыкновенно тщеславен. Добившись огромных успехов в банковском бизнесе и получая от жизни почти все, что могут дать деньги, он страдал. Страдал от недостатка уважения, недостатка внимания, недостатка популярности. Он тратил уйму времени и заседал в общественном совете при МВД только ради того, чтобы иногда иметь возможность здороваться за руку с генералами, которые к следующей встрече уже забывали его фамилию. Он потратил кучу денег, чтобы избраться депутатом Московской городской думы, чтобы два раза в год иметь возможность задать прямой вопрос мэру на заседаниях с его участием. Но все это на самом деле ни на шаг не приблизило его к пантеону избранных, к тем, кто, по словам Шлеменко, населял великолепный позолоченный отель. Отель, в котором можно было все. В котором жили избранные. Те, кто, поблескивая синим маячком, мчались вечером по осевой полосе Кутузовского проспекта, те, о ком с гневом и возмущением писали лживые сайты оппозиции, те, на чьем месте хотел бы оказаться каждый. Анатолий Локтионов приблизился к входу в этот прекрасный отель так близко, как никто другой, так близко, как позволяли накопленные им миллионы. Но от этой близости его разочарование от того, что он не в силах сделать последний, решающий шаг, только возрастало. Он видел то, что не дано было видеть другим, он знал многие секреты и прелести этого замечательного отеля, однако они по-прежнему оставались для него недоступны. И это не только расстраивало, это чертовски злило на удивление добрейшего и милого в общении человека, каким был господин Локтионов.
Хоть каким-то утешением для Локтионова послужил бы выход статьи, а лучше даже серии статей, посвященных ему, в еженедельном журнале Подгорного.
— Я ведь не просто мешочек с деньгами, я личность. — Банкир возбужденно сопел. Его короткие, толстые пальцы с силой сжимали бокал с виски. — Обо мне много интересного рассказать можно. Вы знаете, Максим, я ведь стихи пишу, даже иногда песни. Вот придете к нам в гости. Я вам спою.
— Вы еще и поете? — удивился Подгорный.
— Пою — это, конечно, громко сказано. Напеваю. Так будет точнее, — объяснил Локтионов, — я ведь нот не знаю, в детстве у меня вообще со слухом проблемы были. Я про музыкальный слух говорю. А вот с годами как-то пришло. Иной раз, знаете, сидишь. А в голове мелодия рождается. Удивительно! Я сразу телефон хватаю и на диктофон все это напеть пытаюсь, что у меня в голове крутится. Не очень, конечно, выходит, но как есть. А потом отдаю одному аранжировщику знакомому, он эти мои курлыканья в ноты переводит.
