– Или, – перебил его Илья Валерьевич. – Ты же знаешь, какие у него отношения там. – Он вновь закатил глаза к потолку. – Решили человека лишний раз не расстраивать. Конечно, это он такого сына, если можно так выразиться, воспитал. Но так ведь они оба свое наказание уже получили.
– А Валеевы?
– Что Валеевы?
– Ты не считаешь, что они имеют право знать правду?
– Да какая разница, что я считаю, Юра? Я считаю, что имею право выйти на пенсию с почетом, а не так, чтобы мне дали пинка под зад.
– Это так принципиально? – Юрий Дмитриевич повернулся к Карнаухову и смотрел ему прямо в глаза.
– Да, Юра! Для меня – принципиально. И ты не выйдешь из этого кабинета, пока не дашь мне обещание, что Валеевы про запись регистратора ничего не узнают.
Реваев несколько мгновений молча рассматривал лицо приятеля.
– Ты постарел, Илья. Раньше ты не был таким, – полковник запнулся.
– Каким? – Карнаухов вскочил с места и навис над Реваевым хищной остроносой птицей.
– Слабым, Илья, слабым. – Реваев тоже встал. – Не знаю, может, погоны генеральские на тебя так давят. Тяжело оно, золотое шитье?
– Сядь! – рявкнул Карнаухов, нервно махнув рукой. – Не подпрыгивай, я тебя и так вижу.
Тяжело ступая, генерал обогнул стол в обратном направлении и вернулся в свое кресло.
– Вопрос по записи считаем закрытым. Она не должна покинуть стены этого здания, а лучше всего, если ты просто отдашь мне оригинал и не будешь делать никаких копий.
Окаменевшее лицо Реваева не выражало никаких эмоций, лишь в глазах его поблескивали, как показалось Карнаухову, яростные огоньки, хотя возможно, все дело было лишь в солнечном свете, играющем в линзах очков полковника.
– Что там эта девица, заговорила? – сменил тему разговора начальник следственного управления.
– Что-то говорит, но в основном не по делу, – пожал плечами Реваев. – С ее слов, она ничего не знала, ни про расстрел на Лобачевского, ни о планируемом нападении на магазин. Якобы они пошли за продуктами, она осталась на улице покурить, а что было дальше, она не понимает. Все, что из нее удалось вытянуть, так это то, что в день убийства студентов они с утра поехали на Тверскую, якобы гулять. Потом Плехов вдруг заявил, что у него важное дело, и уехал. Телефон он выключил и оставил ей.
– Но сообщение же было прочитано.
– Было. Как уверяет эта девица, у нее разрядился собственный мобильник, а ей что-то надо было срочно посмотреть в Интернете. Вот она и воспользовалась тем телефоном, который оставил ей Плехов. А тут как раз пришло сообщение, и она его прочитала.
– А Волков решил, что сообщение прочитал Плехов, и поэтому спокойно сел в машину к Мирзоеву.
– Похоже, что именно так, – согласился Реваев.
– И что, ты ей веришь?
– Ну что ты, я не так наивен. – Реваев улыбнулся. – Вот только у нас ничего нет, чтобы ей возразить, так что, скорее всего, пойдет свидетелем.
– Свидетелем, – задумчиво повторил Карнаухов, – обидно, конечно, ну да ладно, не велика потеря. Я думаю, рано или поздно она все равно у нас окажется. А что сам Плехов? Не заговорил?
– А я тебе не говорил разве? – спохватился Реваев. – Он теперь все, никогда говорить не сможет. Он вообще теперь ничего не может.
– Это как так? – Карнаухов непонимающе уставился на полковника.
– Очень просто. Патрульный стрелял убегающему Плехову в спину. Одна из пуль повредила шейный отдел позвоночника, так что он теперь почти полностью парализован.
– Конкретнее можно? Почти полностью, это насколько почти?
– Головой он может вертеть из стороны в сторону и глазами хлопать. Все, что ниже шеи, парализовано.
– Ничего себе, – покачал головой Карнаухов. – Но язык-то у него, он ведь выше шеи находится. Почему он у тебя говорить не хочет?
– Я, конечно, могу тебе заключение врача принести почитать, но, боюсь, ты там поймешь столько же, сколько и я, то есть ничего.
– Нет, ты уж мне так расскажи, русским языком.
– Термин «психогенная афазия» тебе говорит о чем-нибудь?
– Юра! Я же сказал – русским языком.
– Это означает потерю речи в результате перенесенного шока.
– Шок, я думаю, со временем у него пройдет. Так что заговорит, никуда не денется.
– Как сказать, учитывая то, что парализованным он остался навсегда.
– Ну знаешь, человек ко всему привыкает.
– Ты это сейчас серьезно? – Реваев иронично улыбнулся. – Я что-то очень в этом сомневаюсь.
– Перестань, если честно, то я и думать об этом не хочу. – отмахнулся Карнаухов. – Слушай, ко мне же сегодня утром заходил Загурский. Жаловался на тебя, между прочим.
– Между чем – прочим? – Нервным движением Реваев снял очки и, близоруко прищурившись, уставился на начальника следственного управления. – После того как он бездарно провел обыск на квартире Фомина, у него еще хватает наглости жаловаться?
– А он, Юра, утверждает, что обыск делали на основании данных, предоставленных тобой. И данные эти не подтвердились.
– У меня были показания свидетеля, о которых я счел нужным поставить в известность следователя Загурского, ведущего дело о коррупции в мэрии, – сухо отозвался Реваев. – Я сделал что-то неправильно?
– Не кипятись, Юра, – поморщился Карнаухов. – Что у тебя было? Как я понимаю, показания одной девчонки, полученные со слов другой девчонки. По сути – ничего. И ты это должен был понимать, поскольку, когда такой человек, как ты, с опытом и авторитетом в нашей организации, приходит к такому человеку, как Загурский, у него срабатывает рефлекс. Он встает в стойку.
– И бежит, высунув язык, – усмехнулся Реваев.
– Бежит, Юра, бежит. Хорошо, что он хотя бы бегать умеет, в наше время это уже редкость. Получил ты информацию по Фомину, надо было прийти сначала ко мне, посоветоваться, а не вываливать ее на голову этому Загурскому. А так, что получается, мы у приличного человека провели обыск, не имея к этому веских оснований, и, что самое плохое, ничего не нашли, только все плинтуса поотдирали. Между прочим, руководство Фомина уже звонило шефу, – Карнаухов многозначительно постучал пальцем по столу, – и не только нашему.
– Кто бы сомневался.
Генерал пропустил мимо ушей реплику Реваева.
– Юра, понятно, что странно слышать такие слова от меня, особенно тебе, но людям надо верить. Хоть иногда. Не все же, в конце концов, воруют, даже в мэрии.
– И ты думаешь, Фомин один из этих агнцев божьих?
– Ничего я не думаю. Я с утра отправил Загурского к Фомину приносить извинения, а заодно узнать, может, чем помочь надо, плинтуса какие обратно приколотить, или чего они там еще оторвали. Кстати, почему ты говоришь, что обыск был бездарным?
