Его голос тонет в поднявшемся гуле, чугунно тяжелеющем, растущем вперехлест.
— Большевистские банды разграбляют имущество жителей, повсюду производят беззаконные аресты, бессудно расправляются с дворянами, со святыми отцами. Придут и сюда, к вам в Багаевскую — затем, чтобы грабить, ругаться над святыми храмами и православной верой, насиловать ваших сестер, жен, невест. Затем, чтобы, соединившись с мужицкой голытьбой, установить свои порядки на Дону. Пригнуть казачью шею под комиссарскую пяту. Чтоб не пустить на Дон такую саранчу, у горстки добровольцев нет ни сил, ни средств. Но разве казаки не могут защититься сами? Рожденные вольными, вы, гордые орлы донских степей, поклонитесь бывшим холопам, пришедшим отнять у вас волю?! А с волей — и честь, а с честью — и землю и самую жизнь?!
— Верна-а-а!
— Дружина донских офицеров под предводительством походного атамана Попова Петра Харитоныча отступает от Новочеркасска к зимовникам Сальских степей. Голодные, холодные, мы, ваши братья, такие ж казаки, надеемся, что вы протянете нам руку помощи. Соседи ваши, казаки Аксайской, Гниловской и прочих станиц, соединяются в дружины, не принимая иго большевистской власти. Ведь следом за нами идут бандиты предателя Голубова, изменника тихого Дона. Так что ж, вы их будете ждать, как быки в своих стойлах? Зарежут так зарежут, а запрягут так запрягут?..
И снова слитный рев и гомон:
— Верна-а! Поперед атамана потверже избрать!..
— Халзанова! Халзанова Нестрата в атаманы! Казацкой чести не уронит! Не проживет станичное добро!
— Выходи, Нестрат Игнатов! Покажись!
Людской разлив, заволновавшись, вытолкнул отца в середку круга, как прибой вместе с тиной выметывает на песок зевлоротую рыбину. Величаво-тяжелый и крепкий отец показался Матвею безвольным, как стоячий утопленник. Благообразно-строгое лицо в серебряно-черненом окладе бороды пристыло в туповатом изумлении.
— Бери, Нестрат, насеку! Волим!
Отец принял медноголовую массивную насеку и преисполнился такого запоздалого достоинства, словно вся его прежняя жизнь была приготовлением к вот этой решающей минуте и само получение атамановой власти было много важнее того, что он будет с ней делать.
— Теперь что касается вашей дружины, — взял слово Денисов. — Отряду нужен командир, которому бы вы, станичники, беспрекословно доверяли. Испытанный в деле казак-фронтовик, желательно офицер.
И опять закричали:
— Халзанова! Крестовый кавалер! К чинам представлен за геройства! Военную науку знает! Сумеет как надо водить! Халзанова, Халзанова!
— Которого из двух?!
— Мирона не надо! Энтот в красную веру крестился, даром что есаул! Допустит до нас большаков!
— Кубыть помешался на последней войне. Задурили ему голову жиды!
— Сынов своих такому доверять? Нагонит казачков на мокрое! Да и сам не пойдет, да и мы не хотим!
Матвей взглянул на брата. Мирон стоял вольно, с заложенными за спину руками, смотря на Матвея смеющимися бесстрашными глазами, но Матвей ясно слышал тоску одиночества в нем, взаимной с казаками глухоты и бессилия всех уже сказанных слов.
— Матвея, Матвея! Меньшого!
— Матвей Нестратов, где ты? Выходь середь круга!
И отец, еще больше распухнув от гордости за двойную их роду, Халзановых, честь, повелел:
— Выдь, сынок, покажись. Скажи сходу слово свое.
С десяток крепких рук, вклещившись и подталкивая, оторвали Матвея от брата и выпихнули на середку. Матвей почувствовал себя подхваченным могущественной волей человеческого множества, как будто уж решившего его судьбу быстрее, чем он открыл рот, — и это-то чувство бессилия, принуждения жить чужой злобой, невольно заражаясь ею, как собака бешенством, и решило для него все.
— Спасибо за честь, господа старики, — сказал он, обводя глазами стену напряженно внимающих лиц. — По нынешнему времени оно и вправду должны мы, казаки, подумывать, как бы нам охранить свою волю, тоже как и имущество. Хучь сотню в боевом порядке, а держать. Да только зачем же вам командир — подхорунжий, когда вот он, полковник? Или вы, господин Денисов, ишо куда-нибудь от нас намерены податься? Остались бы с нами, и были бы мы у вас, как волки у хорошего вожака. А прознав, что вы тут, и в других хуторах казаки подопрут нас. Наладим связь промеж собой — и будет уж не шайка, а старого порядка полк.
— Ну что ж, предложение дельное, — согласился Денисов. — Но все-таки рекомендую вам подумать. Никуда я от вас не бегу. Но все-таки я человек для вас новый, не то чтобы чужой…
«Дворянчик ты все-таки, — усмехнулся Матвей про себя. — Из простых казаков зараз нужен вожак, из самой гущины, а то много за вами, холеными, казаков потянулось».
— Станичники вам безусловно доверяют, — докончил Денисов.
— А я, может, сам себе ишо не доверяю, — улыбнулся глазами Матвей и, возвышая голос, крикнул на весь круг: — Большевиков мы тех ишо и близко не видали — какие они и с чем к нам идут, — а все уже как бешеные сделались, кобелями готовы кидаться на них.
— А то своих таковских мало! — крикнул Фрол Полупанов, коренастый ядреный старик из зажиточных. — Мужичье-то под боком рази же не бунтуется? Казацким званием в лицо смеются — дожили! Труды наши честные поганым словом обзывают! А хучь как назови — мы на своей земле и есть хозяева́! Господа казаки, а они — нашей милостью! Наши труды округ, наших прадедов потом и кровью, а теперича все отдавай?! Да к жидам-комиссарам в работники?! К баглаям, дармоедам?! Ничего как есть нашего нет, а все ихнее?! Ишь ты как — «поглядеть ишо надо»! А иди погляди, как Клычковы с Давыдковыми твою землю межуют. А придут мужики из Расеи — так и вовсе не сгонишь их с наших земель, задавят нашу силу, как сорная трава. Аккуратно я гутарю, казаки?
— Верна-а-а!
«Хорошо тебе, старику, кадило раздувать, — подумал Халзанов со злобой. — Сам-то, кубыть, на печке отсидишься, а нам воюй, своих же убивай. Братов не братов, а все ж таки русского корня».
— Вы, может быть, не верите моим словам касательно бесчинств, творимых красными? — сказал ему Денисов. — Ну так послушайте, Халзанов, коль жили весь последний год, как завязав себе глаза. Война, которая уж начата, идет не на живот, а на смерть. Со всею возможною и даже невозможною жестокостью. Не мы это начали. Они — на фронтах. Вы что ж, не видели, как дикая толпа, вчерашние солдаты расстреливали и сажали офицеров на штыки? Так почему ж вы сомневаетесь, что эти люди, а вернее нелюди, способны на новые зверства — тем более по отношению к казакам, которых они ненавидят еще с пятого года? Большевистские вожди прямо говорят: их цель — установить в России диктатуру рабочего класса. Понимаете вы? Ра-бо-че-го. Вы что же, рабочий? Ну, стало быть, вам, казаку, — иль покориться, иль погибнуть. А впрочем, есть и третье — вступить в вооруженную борьбу и победить.
— Да я не отказываюсь, — ответил Матвей. — Да только и абстрактных рассуждений, господин полковник, простите, не понимаю — мне б своими глазами увидеть и руками пощупать. В словах ваших — как не признать? — много правды. Видал я те паскудства, какие учиняли над нашим братом-офицером. Так то ить измучился народ на войне — всю старую злобу прикинул. А зараз так-таки сомнение меня берет — за кровь. Чтоб нынче же людей на смерть вести да на таких же казаков-фронтовиков, которые к нам из-за Дона идут, — покудова душа не налегает. Так что дозвольте мне покуда в табуне походить. Отряд соберем, а то, кубыть, и вправду однажды поутру проснемся без порток. И без чести, ага — с голым задом какая уж честь? Не выйдет с большаками миром порешить — тогда уж ударим всей силой.
