— Представьте себе.
— А кто ж его послал, кто направлял — и это, может, тоже?
— Все, что знал, — усмехнулся Сергей, предчувствуя, что ни один из этих двоих не дрогнет.
— Так что же знает-то? — сощурился Сажин, глазами говоря, что понимает, что Северин ведет какую-то игру, неведомо кого из них с Шигониным избрав своей мишенью.
— Давайте по порядку. — Сергей, к своему удивлению, владел собою совершенно: в нем будто бы задвигались стальные рычаги. — Мы с вами рассуждали — кому выгодно. Комкор готовит корпус к бунту — комкор и убил. Ликвидировал тех, кто мог его вывести на чистую воду. Либо устроил провокацию: попробуй мы с вами его обвинить — вся масса корпуса, конечно, встанет на его защиту. Останется лишь кинуть лозунг «За Советскую власть без коммуны».
— Да знаешь ли ты, что он этот лозунг твердил… — сказал с расстановкой Шигонин.
— Да-да, с начала девятнадцатого года, — кивнул ему Сергей. — И потому ты, Паша, вывел обвинение из этих его старых, известных всем протестов против действий Донревкома по отношению к казакам-середнякам. У партии, вернее у отдельных коммунистов на Дону и в Реввоенсовете фронта, сложилось к нему недоверие, и ты поспешил опереться на это недоверие, равно как и товарищ Сажин.
— А что ж, не имел оснований? — с насмешливым укором глянул Сажин на Сергея.
— Уж вы-то, конечно, имели. Вы очень дальновидно рассудили, что если столько старых, а главное, высоких коммунистов ему не доверяют, то они ошибаться не могут. А значит, и вам ему верить опасно.
— Ну, снова здорово. Меня бы в царские жандармы, а? Холуй я прирожденный, пес — кто колбасой меня поманит, тот мне и хозяин. Да я все свои «верю» и не верю» знаете куда засовываю?
— Знаю. И поэтому вы, как и надо, искали не только мотивы, но и фактические основания, следы. Пропавшего Телятникова, «льюис».
— Да если б тот «льюис» умел говорить — на русском-то наречии, а не «та-та-та-та».
— Так ведь и оружие может многое рассказать. Не пулемет, так броневик, который так некстати поломался по дороге в Балабинский. Уж вам ли, слесарю, не знать.
— А-а-а, стал быть, я броневичок-то и попортил, — расхохотался Сажин так самозабвенно-искренне, что даже поперхнулся и закашлялся. — Больше-то некому — только мне, слесарьку. А потом сам же вам рассказал, куда, чего и как засовывать, чтоб мотор-то заглох посередке пути. А если пулеметчик, так сам и лежал за тем «льюисом» на бережку. А потом его вам для осмотра представил.
— А я так и подумал, — улыбнулся Сергей. — Вы, Сажин, мало что умелый пулеметчик и механик, вы еще и наездник бывалый. Вон ведь ходите как — все ранты сбиваете.
— У вас, однако, глаз, — уже не мог смеяться Сажин. — Да вас бы заместо меня на особый отдел. Походка у меня и вправду косолапая. Но только вы б меня на лошадь посадили да и поглядели, останусь ли цел. Да я их больше, чем огня, боюсь — вот вам хоть крест, хоть честное большевистское. Ошибочка ваша — от рожденья такой, с каких еще лет меня мамка с отцом за обувку ругали. Да и вообще, вы будто уж меня из-подо всяких подозрений вывели, не считая, что выжига и паразит Красной армии, а теперь вдруг опять. Из чего же? Ну вот и умел бы я ездить как надо, у нас на то корпус кавалерийским называется — хошь не хошь, а садись на нее, проклятущую, согласно брошенному кличу «Пролетарий на коня». Вон Павел Николаич тоже по своему происхождению не конник и долго за это насмешками пользовался, однако приловчился ничего себе.
— А сами посудите, — ответил Сергей, — всего за две минуты, вряд ли было больше, забраться в моторный отсек да маслобак найти в потемках — неужто впрямь любой мужик бы справился?
— Опять, выходит, только я мог? — уморился Сажин.
— Ну почему же только вы? Но именно что хороший механик.
— Ну, дальше.
— А дальше, — сказал Северин, — имеем имена и личности двух офицеров, которые с тем самым пулеметом были на протоке. Есаула Яворского и есаула Извекова.
— Они вам прямо как родные, есаулы эти, — улыбнулся Сажин, опять намекая на связь Леденева с Извековым.
— А у меня, в отличие от Паши, хорошая память на лица. Извекова этого я видел сначала в Грушевской, потом в новочеркасском лазарете, а потом на протоке — возле наших тачанок, в упор. Они, вот эти двое родных мне есаулов, прошли за нами всю дорогу от Новочеркасска до Маныч-Балабинского. Непосредственно в нашем обозе. С мандатами ревтрибунала на подлинных бланках с печатями. Кто-то дал им вот эти мандаты, подчинил их себе еще в Новочеркасске.
— А отчего ж еще не в Грушевской? — удачно срезал Сажин.
— А оттого, — сказал Сергей, смотря в его сощуренные, непроницаемо-спокойные глаза, — что Извеков с Яворским и не чаяли встретиться в Новочеркасске. Извеков шел на смерть — проникнуть к нам в штаб и комкора убить. А что касается Яворского… Вы, Сажин, кажется, недавно намекали, что хорошо бы прояснить, кто же такая Зоя Мезенцева. — Дыхание Сергея пресеклось и губы затряслись.
— А я вам говорил, — проказливо погрозил ему пальцем Сажин. — Девица высоких кровей. Генеральская дочь? Так, может, она и шпионка?
— Нет, она не генеральская дочь — скорее купеческая.
— Ах вот оно что. Так стало быть, папаша-толстосум и раскошелился, чтоб у нас, красных хамов, ее откупить.
— Да, именно. Яворский был должен забрать ее и вывезти к белым. Ну а теперь уж, Паша, вспоминай, — перевел Сергей взгляд на Шигонина, вперяясь в его жадные, непонимающе-голодные глаза, — не этого ли самого Яворского ты видел с ней у госпиталя. Не он в тебя стрелял?
— Не знаю. Допускаю. Те оба были в башлыках — я плохо видел лица. Ну и что?
— А то, что, полагаю, там-то они и познакомились — Яворский и наш неведомый икс.
— Там были я и ты, — немедля зацедил Шигонин, смотря на Сергея все тем же гадающим взглядом. — И Зоя, конечно. Потом приехал Федор, — указал на Сажина. — А дальше-то что? Бежали те двое, бежали, и их не нашли.
— А ты был перед этим ранен.
— Да уж как видишь, — мучительно ощерился Шигонин.
— Вообще-то боевые офицеры, как правило, стреляют в лоб — тем более с шага дистанции, — но всякое могло быть: схватились, рикошет. Как бы там ни было, ранение твое лишь выглядело страшным.
— Ну уж извини, что сам свой черепок под пулю не подставил. Дальше?
— А дальше наш икс связался с Яворским и предложил ему услугу за услугу — то есть Зою в обмен на диверсию. Как белый агент он, видимо, знал адрес явочной квартиры. Лица он своего Яворскому не показал — тоже был в башлыке, — и никому бы до него не дотянуться, но его подвела страсть к широкому жесту. Уж очень ему захотелось почувствовать себя не просто невидимкой, но и прямо богом, которому известны пути всех человеков на земле. Он передал Яворскому листок одной газеты, «Инвалида», за март семнадцатого года, со статьей о пяти офицерах, которые из плена австрийского бежали. А офицеры те — Яворский, Извеков, Леденев.
