— Да больно уж рассказ ваш фантастичен, — покривился Зубатов. — Судили вас, жарили, парили, даже в рот положили, да так живым и выплюнули, и звание, и должность, и награды вернули.
— А что Леденев из могилы восстал — это как, не фантастика?
— Что верно, то верно, — согласился Зубатов. — Недолго в аду сковородки лизал. А мы ведь и молебны отслужили за ниспослание безумия большевикам, уж коли те сами его постановили расстрелять. Ну так он, Леденев, как из мертвых восстал, сразу начал опять против нас воевать. Это-то и понятно. А вот вас как понять?
— А по мне, так наоборот, — ответил Северин со злобой. — Это я его не понимаю. Как он не догадался, что его только до срока воскресили, из крайней в нем нужды, а то кто бы от вас всю Северную Таврию очистил, кто Каховский плацдарм бы помог удержать, кто бы лучшую вашу, отборную конницу — бабиевский корпус — разделал, как стадо баранов? Да только ради Никополя одного его бы следовало воскресить. Это вам не бездарный Гамза, которым его заменили. Оказалось, никем заменить невозможно. Да и вообще — комедию ломали. Его, Леденева, ломали, а заодно и всем таким же красным командирам показали: либо ты служишь нам как пес, либо придушим как собаку. Ну вот он и служит — в надежде, что его простили навсегда, что чем больше он вас перережет, тем больше доверия будет ему и больше кусок. Но попробуй он остановиться, задумайся хоть на мгновение, кого он рубит и за что, так сам же первый и пойдет под нож, как старая лошадь на бойню. Он, видимо, может служить и без веры, а я не могу. Я понял: их цель — это власть, над каждою живой душой в России, инквизиторская, безграничная, возведенная в культ еще более дикий, чем верования инков в своих богов дождя и солнца, и ради этой власти они будут бить и своих, причем самых лучших, вернейших своих. Вот нас-то, нас, все доказавших своей кровью на фронтах, и будут бить, потому что они ненавидят нас так же, как вас, и даже еще больше вас — боятся, как шакалы львов.
— Ну что ж, убедительно, — помял Зубатов пальцами виски и с хрустом в шее покрутил как будто приржавевшей головой. — Да только что же, вы один умнее всей вашей чека оказались? Никто, кроме вас, о Зое Николаевне и не прознал — чьих родителей будет?
— Того, кто еще знал, я собственной рукой в Багаевской прибрал, — сказал Северин, как о необходимости истребления вшей, и даже будто бы поморщился от невычесываемого зуда — и Евгений почуял: не врет.
— И все-таки, товарищ: невероятную вы ловкость проявили.
— Как и тысячи беженцев самого разного сорта, — ответил Северин. — Или вы полагаете, что я не мог проделать этого без помощи своей организации, то есть без особого задания чека? Ну и зачем же меня к вам послали, а? На верховного вашего покуситься? «Генерала Корнилова» на выходе из бухты подорвать? Боюсь, не успею. Бомбы-с не захватил, да и смысл? Вы уходите в небытие, господа, и вас не то что подрывать, а и отпевать не будет никто.
— Ой ли? — усмехнулся Зубатов. — Так просто оставит советская власть, что многие десятки тысяч ее истых ненавистников живыми на тот берег переправятся, а уж тем более вожди-то наши, а? Да и потом, ведь вы, большевики, как будто ми-ро-вую революцию хотите совершить. Ну вот и направили вас поджигать — на будущее, про запас.
— А для вас это имеет значение? — спросил Северин с беспредельным презрением. — Куда отбываете, ваше высокоблагородие? Чем думаете проживать на чужбине? Дрова заготавливать? Гуталин варить? Или, может, уже кой-какой капиталец составили — из средств подозрительных лиц? Что я там буду делать — это вопрос такой же отдаленный и туманный, как есть ли Бог на небесах. Я лично этого не тороплюсь узнать. Послушайте, вам ли не знать, что нынче тысячи людей воюют не за красных или белых, а только за самих себя? Да, я был обольщен, влюблен в революцию, как и многие интел-ли-генты, но так уж вышло, нашу чрезвычайку с другого хода посетил, не как свой товарищ, а как изменник революции. Я этою дорожкой почти до самого конца прошел, до ретирады, где мне чуть голову на черепки не раскололи. У них все дорожки туда ведут, и даже высоко забраться — не гарантия, а даже и наоборот: чем выше забираешься, тем больше желающих тебя головою в дерьмо обмакнуть. Да и чужой я им, простите, вот именно что классово чужой. В носу ковыряться с детства отучен и вообще пристрастие имею к чистоте, во всех смыслах этого слова. Ну хорошо, положим, я шпион — и на какое же доверие у вас могу рассчитывать? К каким таким сильным фигурам меня вы допустите, в какую же такую тайну тайн? Чумной же, прокаженный. И с Зоей Николаевной — ведь правы вы: какой уж тут венец, когда и на порог не пустят?
— И как же вы надеетесь прижиться?
— С Игумновой-то? — улыбнулся Северин с бесстыдной прямотой. — Да так же, как и вы. В счет благодарности ее папаши за спасение давно уж оплаканной дочушки. Вполне себе устроюсь, полагаю, — и без вас, и без красных. Могу в газетенки пописывать, могу и вовсе ничего не делать. А что до моих заслуг у товарищей, так хоть поверьте, хоть проверьте: за спиной у меня расстрелянных нет. Как солдат воевал, а не по нашим чрезвычайкам.
Он так упорно, неотвязно говорил о себе, будто и впрямь перебирая черепки своей разбитой жизни-веры, что под давлением вот этого уже маниакального упорства застывшая рука Зубатова пошевелилась, сняла с рычагов телефонную трубку и, взвешивающе покачав, прижала ее к уху:
— Машину к подъезду… Для арестованного, да… Не надо конвоя, шофера достаточно… Я выпишу вам пропуск, Северин. На шхуну «Сиам». Садитесь вместе с барышней да поспешите. И вас, Евгений Николаич, не задерживаю… Ну что вы так смотрите? — опять всверлился он в Северина. — Уедете, уедете и даже, может быть, получите свой выкуп за невесту. Ну не могу же я сейчас залезть к Игумнову в карман. А как уж вам жить — вольной птицей или наоборот, — об этом после поговорим.
— Хотелось бы получить револьвер — уж больно обстановка в городе…
Зубатов, простенав, рванул один из ящиков стола и шмякнул по столешнице тяжелым, твердым комом нагана.
К машине они вышли вместе — Северин и Евгений. Извеков, сам не понимая, для чего, схватился за дверцу и сунулся в автомобиль.
— Вам тоже на «Сиам»? — осведомился Северин, не дрогнув ни единой жилкой.
— Мне на Нахимовскую. Слышал? — толкнул Евгений в спину безликого шофера в черной коже.
Машина заурчала, поползла, гудками пробивая путь в заторах. Текущие к пристаням люди спирались в улицах непроходимо, непроезже.
— Неужели цела? — спросил Евгений глупо.
— Сказал бы: Бог сберег, — ответил Северин. — Просто если бы и ее убили, тогда б и вовсе смысла не было… Вы, может, о своем товарище Яворском хотите узнать?
— Что он, ну? — Евгений уж давно не чувствовал уколов, но тут игла проткнула до живого.
— Под Елкином взяли. Расстреляли, скорее всего. Судьбу я его выяснить не мог — в тюрьме почти два месяца сидел, ну а потом… ни слуху ни духу, ни имени в списках. Все время куда-то деваются люди. Соврал я вам, что у меня за спиной расстрелянных нет. Сам пленных не бил, да знаю, где они лежат.
