ЭВАКУАЦИЯ РУССКИХ
Князю Горчакову, смотревшему на Малахов курган, который теперь находился в руках французов, предстояло принять самое сложное решение за всю его карьеру: продолжать сражение или отступить. Не обладая выдающимся полководческим талантом, он тем не менее быстро осознал, что невозможно вернуть захваченные противником позиции и продолжать оборону южной части города. Горчаков решил, что наступил подходящий момент для отступления в северную часть Севастополя — используя, как он писал в последующем докладе императору, истощение сил союзников, которые «были не в состоянии помешать эвакуации»
[737]. Делая такой вывод — в тот момент или задним числом, — Горчаков был, несомненно, прав, в отличие от многих предыдущих случаев. Он верно рассудил, что союзники побоятся сразу преследовать русских: британские и французские войска, опасаясь, что укрепления противника заминированы, будут входить в город очень осторожно. Вернувшись на свой командный пункт в Николаевском форте, Горчаков приблизительно в 18:00 отдал приказ об эвакуации.
С 19:00 до 8:00 следующего утра русские войска провели превосходно спланированную и организованную операцию. Она предполагала не только установку арьергардных дорожных заграждений и упорядоченное перемещение гарнизона через бухту на судах и по понтонному мосту, но и уничтожение — в основном с помощью взрывов — почти всей южной части города. Руководителем эвакуации Тотлебен называет генерал-майора князя В. И. Васильчикова, начальника штаба гарнизона, хотя, по всей видимости, знаменитый инженер тоже не остался в стороне
[738]. На протяжении большей части Крымской кампании штабы работали неудовлетворительно. Однако приказы, касавшиеся эвакуации, в том числе подробные графики отвода войск, свидетельствуют о высоком профессионализме. Большая часть подразделений, оборонявших западную, «городскую» часть Севастополя, отводились по понтонному мосту, а защитники Корабельной стороны эвакуировались пароходами. Несмотря на скученность, везде поддерживалась строгая дисциплина. Вот как описывает это событие очевидец А. Н. Супонев:
«Трудно описать, что происходило в эти мгновения в душе защитников Севастополя… Испытываемые чувства невольно вырывались наружу, у многих навертывались на глаза слезы. Другие, в особенности старики-матросы, рыдали как дети… Ядра и бомбы то и дело падали в воду по обе стороны переправы… Погода стояла тихая; на небе светились звезды, меркнувшие перед ярким пламенем горевших зданий и укреплений и перед не менее ярким блеском светящихся ядер, пронизывавших небесный свод по разным направлениям… Тихо, без шума и толкотни шла вся эта масса: до того сильно было впечатление переживаемого. Как много величественного и поражающего своим внутренним трагизмом было в этой картине!»
[739]
Художественное воображение Толстого заставляет нас поверить, что «выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу». Что бы там ни происходило на самом деле, впервые за всю кампанию военный план русских был по времени и месту исполнен почти идеально. Результатом стал Дюнкерк в миниатюре: все, организовывавшие эвакуацию, могли гордиться этим успехом на фоне неудачи.
Как этого удалось добиться? Из документов известно, что каждому полку было определено место и очередь на марше, указаны конкретные пункты сбора и места погрузки
[740]. Условленные сигналы ракет регулировали отступление: операция проходила чрезвычайно гладко, с минимальными потерями, если не считать большинства тяжелораненых, не подлежавших транспортировке, которых предоставили самим себе, и многие из них умерли. Тотлебен утверждает, что большую часть раненых эвакуировали, и только около пятисот человек были брошены на произвол судьбы. На самом деле число этих несчастных солдат и матросов во много раз больше, что не позволяет назвать блестящей операцией это успешное в остальных аспектах отступление. Для ухода за ранеными был оставлен один врач, которому вручили письмо от Горчакова к Пелисье с просьбой проявить гуманность и оказать несчастным медицинскую помощь
[741]. 10 сентября Чарльз Гордон писал, что русские вернулись в город с белым флагом, чтобы забрать раненых из госпиталя: «В тот день мы нашли только три тысячи раненых. Эти несчастные люди полтора дня пролежали без всякой помощи. Четверть из них умерли, остальные были в плохом состоянии. Не хочу приводить подробностей, но более ужасное зрелище трудно представить»
[742].
Тем временем взрывы тридцати пяти пороховых складов в оборонительных сооружениях стали причиной пожара в городе. В ночь с 8 на 9 сентября и на следующий день:
«…я слышал ужасные взрывы, и на следующее утро, в 4 часа, когда я спускался к окопам, то увидел потрясающую картину. Весь Севастополь горел, землю то и дело сотрясали сильные взрывы. Красивейшая картина открылась взору, когда восходящее солнце осветило город. Русские по мосту покидали город. Все трехпалубные и другие корабли были затоплены, оставались только пароходы. Должно быть, были взорваны тонны и тонны пороха»
[743].
Толстой, описывая ситуацию с точки зрения русских, рассказывает об артиллеристе (возможно, это сам автор), который выжил в кровавом сражении за Малахов курган, а затем переправился через бухту на северную сторону. Вот что он видит, оглядываясь на город:
«По всей линии севастопольских бастионов, столько месяцев кипевших необыкновенной энергической жизнью, столько месяцев видевших сменяемых смертью, одних за другими умирающих героев, и столько месяцев возбуждавших страх, ненависть и, наконец, восхищение врагов, — на севастопольских бастионах уже нигде никого не было. Всё было мертво, дико, ужасно, — но не тихо: всё еще разрушалось».
Затем Толстой представляет, что должны были чувствовать союзники:
«Враги видели, что что-то непонятное творилось в грозном Севастополе. Взрывы эти и мертвое молчание на бастионах заставляли их содрогаться; но они не смели верить еще под влиянием сильного, спокойного отпора дня, чтоб исчез их непоколебимый враг, и, молча, не шевелясь, с трепетом, ожидали конца мрачной ночи».
К 8:00 9 сентября основная часть эвакуации завершилась. Последними перешли на северную сторону командир гарнизона граф Остен-Сакен и Васильчиков. Бухмейер тут же приказал уничтожить понтонный мост. Команды подрывников, оставленные на южной стороне, должны были пересечь бухту на лодках. Все утро, не встречая сопротивления союзных войск, добровольцы из числа инженеров и пехотинцев взрывали пороховые склады на 7, 8 и 9-й береговых батареях, а также в Николаевском и Павловском фортах. Одновременно были затоплены шесть оставшихся кораблей Черноморского флота, в том числе «Париж», который Николай I с гордостью инспектировал несколькими годами раньше, а также еще семь малых судов. Шесть пароходов, которые сыграли такую важную роль в эвакуации, были затоплены двумя днями позже. Пожар в Севастополе бушевал два дня и две ночи, и все это время город покрывали густые облака дыма
[744].
