Многие условия мирного договора касаются Дунайских княжеств. Статьи XV–XIX регулируют судоходство по реке Дунай, в том числе учреждают комиссию, которая будет способствовать развитию навигации и торговли. Статья XX предусматривает «исправление» границы России в Бессарабии в обмен на города и порты, перечисленные в статье IV, в том числе Севастополь. В середине мая 1856 г. Чарльз Гордон покинул Крым и присоединился к международной комиссии по демаркации границы, целью которой, по его словам, было «отодвинуть русских от Дуная, а также озер и протоков в его устье»
[804]. Все вместе статьи X–XIV эффективно препятствовали России восстановить флот на Черном море и распространить свое влияние на Босфор и Средиземное море. Таким образом, договор серьезно ограничивал долговременные стратегические стремления России, что соответствовало изначальным целям Британии и Франции. Поощрение торговли никак не компенсировало России потерю Черноморского флота и его базы в Севастополе. Неудивительно, что Россия считала договор, и особенно статьи, касающиеся Черного моря, несправедливым, навязанным победителями, и в последующие годы искала возможности для его отмены.
Российские, а впоследствии и советские историки Крымской войны были обязаны подчеркивать разочарование и раскол в обществе, которые вызвал этот мирный договор. Например, Тарле приводит реакцию на решение Александра II принять австрийский ультиматум: «Историческое заседание в Зимнем дворце стало тотчас же известно в широких кругах общества». Далее он отмечает, что «славянофилы были раздражены до крайности. Они обвиняли уже не только Нессельроде, но и всю придворную аристократию в трусости и предательстве». Главной мишенью критики стал Воронцов с его тесными связями в Британии (его сестра была графиней Пембрук); высказывались предположения, что «продолжение войны угрожало их карману и в России, и в Англии, родственной им по деньгам, духу и крови». Более того, «при дворе раздавались и иные голоса». Например, Тарле пишет, что «очень влиятельная при новом дворе фрейлина Тютчева» сделала такую запись в своем дневнике: «Уже вчера в городе разнесся слух, что мы соглашаемся на мир на унизительных основах австрийских предложений… Мужчины плакали от стыда»
[805]. Реакция на подписание договора в России была приглушенной и мрачной. Знаменитый военный историк и реформатор армии, генерал-майор (позднее генерал-фельдмаршал) Д. А. Милютин так выразил общее настроение: «…известие о заключении мира, хотя и было обычным порядком возвещено городу пушечными выстрелами с Петропавловской крепости и сопровождалось благодарственными молебствиями, не могло, конечно, считаться событием радостным». Размышляя о результатах, достигнутых в Париже, он писал: «Бедствиям войны положен был конец, — но мир куплен дорогой ценой. Русское национальное чувство было оскорблено. Молодому императору пришлось расплачиваться за неудачи войны, не им начатой»
[806].
Итак, Крымская война закончилась. Нелепый спор относительно доступа к нескольким местам религиозного поклонения на Святой земле, превратившийся в жестокую борьбу за власть и влияние в Европе, дорого обошелся всем участникам, но больше всего пострадала Россия. После ослабления России, главной противницы перемен в период с 1815 по 1850 г. и доминирующей силы на европейской арене, стали возможны объединение Италии и Германии с последующим переходом Австрии в разряд второстепенных государств.
АМЕРИКАНЦЫ В СЕВАСТОПОЛЕ: ПОДЪЕМ ЗАТОНУВШИХ КОРАБЛЕЙ
После подписания Парижского мирного договора и эвакуации армий союзников из Крыма в начале лета 1856 г. российскому правительству пришлось решать следующую проблему: что делать с Севастополем, когда причины его существования, Черноморского флота, больше не существует. Согласно статьям XI и XIII договора, Черное море становилось нейтральным, а содержание на его берегах военно-морских арсеналов запрещалось. Поэтому не было никакого смысла — по крайней мере, в краткосрочной перспективе — пытаться восстановить флот, не говоря уже о портовой инфраструктуре для него. Но флот у России сохранился (в частности, на Балтике), и он очень нуждался в кораблях; в то же время существенная часть военно-морских сил лежала под водой на илистом дне Севастопольского рейда. Всего было затоплено около ста судов — в два раза больше оценки контр-адмирала Лайонса в сентябре 1855 г. Согласно списку, составленному американским военным историком Чаком Вейтом, среди затонувших судов было сорок два военных корабля: шестнадцать парусных линейных кораблей, шесть фрегатов, пять корветов, не менее шести других судов (шхун, яхт и бригов) и девять пароходов. Все остальное — разнообразные транспортные, торговые и другие суда
[807].
Затопленные корабли лежали в основном на шести участках, что отражало последовательность действий русского флота по уничтожению кораблей во время обороны Севастополя. У входа на рейд между Александровским и Константиновским фортами находилась первая линия из десяти судов, затопленных в сентябре 1854 г., когда русские опасались атаки союзников сразу после сражения на Альме. Следующей была двойная линия кораблей, затопленных в феврале 1855 г. между Николаевским фортом и Михайловской батареей. За ними на дне лежали другие военные и торговые суда, затопленные в сентябре 1855 г. между Павловским фортом и четвертой батареей (Екатерининский форт). Среди них были очень ценные пароходы, такие как «Владимир», принесенные в жертву 11 сентября после сдачи южной части города. В разное время, но преимущественно в сентябре 1855 г., в Южной бухте затопили другие суда, в том числе транспортные и тюремные. Примерно посередине рейда, между Павловским фортом и Килен-бухтой на дне лежала группа из трех торговых судов. Наконец, на восточном краю рейда, недалеко от Инкермана и устья Черной речки, находились еще десять затопленных кораблей.
Правительство России задумало честолюбивую спасательную операцию в севастопольских водах, которая преследовала две цели: во-первых, восстановить как можно большую часть флота, включая вооружения и механизмы, а во-вторых, открыть бухту для торговых судов. Кроме того, можно было надеяться, что со временем новый Черноморский флот России вернется в родную гавань. Российский флот был не в состоянии спланировать и провести эту уникальную операцию (не говоря уже об отсутствии необходимых технических средств) — даже при условии, что союзники позволят это сделать. Однако в Парижском соглашении не было пункта, запрещающего подъем кораблей. В отсутствие конкретного запрета русские считали себя вправе вернуть собственность, независимо от того, где она находится, на суше или на морском дне. Просьба о помощи к бывшим врагам — французским или британским специалистам — была политически неприемлемой. Более того, несмотря на все усилия, британские команды подрывников и ныряльщиков не добились видимых успехов в перемещении или поднятии затонувших кораблей до эвакуации союзников из Севастополя. Если уж на то пошло, в стратегическом плане союзникам было выгодно, чтобы рейд Севастополя оставался заблокированным. Помочь могло лишь одно государство — Соединенные Штаты Америки, которые во многих отношениях показали себя пассивным союзником во время Крымской войны и традиционно плохо относились к Великобритании. В любом случае у двух стран, России и Соединенных Штатов, присутствовало взаимное желание улучшить экономические отношения. В марте 1857 г. автор статьи в нью-йоркском Herald заявил: «Русское правительство и народ предпочитают торговать с нашей страной, а не с Англией, поскольку их ненависть к англичанам сильна как никогда»
[808].
