За немногими исключениями, такими как Шотландская дивизия Кэмпбелла, британцам не хватало тактико-строевой подготовки, а приказы Раглана и других командиров были противоречивыми. Войска понесли тяжелые потери, особенно бригада фузилеров из Легкой дивизии и гвардейская бригада 1-й дивизии. Потеряв более трех тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести, союзники все же нанесли врагу больший урон — потери русских составили почти семь тысяч человек
[424].
Но союзники не пытались преследовать ослабленного врага до Севастополя, не говоря уже о том, чтобы с ходу захватить практически незащищенный город в первые дни после победы на реке Альма. Немедленный, вечером 20 сентября, бросок на Севастополь был невозможен, однако ничто не мешало предпринять его после короткой оперативной паузы (возможно, 24–48 часов) после сражения. Союзники победили в бою, но явно не сумели воспользоваться успехом. Как мы видели, причин было несколько, в том числе переоценка способности русских дать бой у стен города, отсутствие необходимого количества кавалерии и, не в последнюю очередь, усталость союзных войск после ожесточенного сражения. Но главная причина — недостатки в руководстве войсками, усугублявшиеся плохой разведкой. Усиливавшаяся болезнь Сент-Арно в сочетании с нерешительностью Раглана сделали невозможным решительное наступление на Севастополь, что дало русским желанную возможность восстановить силы.
ПОСЛЕДСТВИЯ АЛЬМЫ
Если в командовании союзников после сражения на Альме преобладали сомнения и колебания, то русские в Севастополе не теряли времени зря. Начиная с 13 сентября под энергичным руководством Корнилова и наблюдением Тотлебена объединенные силы гарнизона, военных и гражданских моряков, заключенных, рабочих и обычных граждан трудились не покладая рук днем и ночью, чтобы расширить и укрепить слабые оборонительные сооружения Севастополя. 20 сентября все с нетерпением ждали известий об исходе сражения. Люди надеялись, что враг будет разбит и атаки на город не случится. Когда поздно вечером Меншиков вернулся в Севастополь, удручающая весть о поражении русских быстро распространилась по городу. Неорганизованные колонны из моряков, солдат, бродяг и раненых, потянувшиеся в город, подчеркивали серьезность положения. О раненых Ходасевич вспоминал, что «у большинства этих несчастных, прибывавших в город, раны не были перевязаны. Немногие счастливчики ехали на лошадях, а остальные шли пешком, с величайшим трудом волоча свои искалеченные руки и ноги». Город подготовился к обороне, но для жертв войны ничего не подготовили. На следующий день «эти бедные осколки человечества» продолжали прибывать
[425]. Многим из них было сужено умереть в ближайшие недели и месяцы.
В Севастополе солдаты гарнизона, моряки и жители города ждали, что союзники появятся на рассвете 21-го числа, а затем начнется интенсивная бомбардировка города с суши и моря. Русские командиры обсуждали, что можно предпринять, и опасались худшего. Меншиков, во время сражения на Альме словно парализованный нерешительностью, под давлением обстоятельств очнулся и издал несколько разумных приказов. Он пришел к выводу, что бесполезно пытаться задержать союзников на реках Кача или Бельбек; кроме того, нет смысла надеяться на последний рубеж к северу от Севастополя. Что касается флота, то Меншиков приказал затопить несколько старых парусников, чтобы перегородить вход на рейд и не позволить кораблям союзников обстреливать Севастополь с близкого расстояния. Корнилов решительно возражал против приказа начальника, считая, что флот следует вывести в море и дать бой врагу — в духе наступательной тактики адмирала Ушакова. Скрыв полученный приказ главнокомандующего от подчиненных, Корнилов утром 21 сентября собрал военный совет, чтобы изложить свой план. Однако подчиненные не поддержали его; один из них, капитан Зорин, уже предлагал подобную идею Меншикову — часть флота затопить, а экипажи вместе с пушками переместить на берег. Корнилов проигнорировал его совет и не исполнял приказ Меншикова до вечера 22 сентября, когда в конце концов ему пришлось подчиниться главнокомандующему. В результате был отдан приказ затопить семь судов — пять линейных кораблей и два фрегата — между Константиновским и Александровским фортами
[426]. Неудивительно, что капитаны и экипажи не приветствовали эту радикальную меру. Тотлебен с горечью пишет о реакции русских: «Сдержанные до тех пор слезы показались на многих лицах. Итак, знаменитый и превосходный Севастопольский рейд обратился на время в озеро, а черноморские моряки, поневоле отказавшись от своего прямого назначения, выступили на новое для них поприще сухопутных действий»
[427].
К утру 23 сентября 1854 г. все военные корабли, кроме «Трех святителей», лежали на дне. Это прочное трехпалубное судно было затоплено днем выстрелами из пушек.
В порту Севастополя, у самого берега, в южной части бухты находится, вероятно, самая посещаемая и фотографируемая туристическая достопримечательность города. Это памятник затопленным кораблям — большой бронзовый орел на верхушке коринфской колонны. Он был воздвигнут в 1904 г. в честь пятидесятой годовщины первой обороны города и превратился в символ Севастополя. Как отмечалось выше, объединенный флот союзников обладал подавляющим количественным и качественным превосходством над российским флотом. У британцев и французов было восемьдесят девять боевых кораблей, в том числе пятьдесят винтовых пароходов. Черноморский флот мог выставить против них всего сорок пять кораблей, в том числе одиннадцать колесных пароходов
[428]. Поэтому шансы русских на победу в морском сражении были крайне невелики, если не сказать больше. В то же время события во время первой бомбардировки Севастополя 17 октября 1854 г. показали, что русские батареи береговой обороны способны нанести существенный урон кораблям союзников и, вероятно, могли бы предотвратить прорыв в Севастопольскую бухту. Возможно, с затоплением кораблей не следовало торопиться. Однако эта точка зрения опирается на ретроспективную оценку и не учитывает тот факт, что высвободившиеся экипажи и артиллерия стали очень ценным — а возможно, критически важным — дополнением к береговой обороне Севастополя. Таким образом, по зрелом размышлении мы приходим к выводу, что решение Меншикова, скорее всего, было верным. Корнилов, доблестно защищавший Севастополь, вероятно, позволил чувству гордости за флот взять верх над профессионализмом.
Приказ Меншикова о затоплении судов не снял стоявшую перед ним дилемму: следующим решением он должен был определить судьбу своей армии. Следует ли сосредоточить все усилия на защите Севастополя, сохраняя флот и его базу, или нужно отодвинуть войска от города, угрожая союзникам и защищая свои коммуникации и линии снабжения? Можно ли рисковать, пытаясь выполнить обе задачи? Меншиков знал, что значительные подкрепления уже на подходе, и поэтому для него было очень важно удержать Севастополь и обезопасить хотя бы одну дорогу к городу. Оперативная разведка сообщила ему, что союзники лишь начали медленное продвижение к Севастополю. Таким образом, для него, похоже, открывалось окно возможностей, чтобы вывести армию из города, прежде чем британцы и французы окружат его и начнут осаду. Корнилов вполне обоснованно протестовал, указывая на серьезные риски, если гарнизону города и флоту придется защищать Севастополь без помощи армии. Меншиков возражал, что враг «не предпримет решительной атаки даже на Северную, имея нашу армию на фланге или в тылу»
[429].
