В своем подробном рассказе о сражении за Севастополь Тотлебен описывает, как союзники упустили еще одну благоприятную возможность (уже вторую с начала кампании) для захвата города, причем по странному стечению обстоятельств в том же месте, где британские войска потерпели неудачу при наступлении в июне и сентябре 1855 г. Русский инженер указывает, что 17 октября 1854 г. британцы практически уничтожили артиллерию 3-го бастиона, нанеся русским большой урон. Тотлебен говорит, что союзники «должны были немедленно штурмовать» этот бастион. «Пользуясь дымом, закрывавшим местность, они могли скрытно подвести штурмовые колонны и занять высоту 3-го бастиона прежде, чем наши войска, по необходимости отведенные к морскому госпиталю и за крутой берег Южной бухты, могли в достаточных силах подойти к атакованному пункту…»
[498]. Этого не случилось. Союзники надеялись на быстрое разрушение оборонительных сооружений русских и последующий захват города, но первый день бомбардировки стал днем обманутых надежд и горького разочарования. Британцы и французы не только не смогли оценить ущерб, который они нанесли позициям противника, но и упустили возможность решительного наступления на Севастополь. За исключением временного успеха в подавлении Редана, не было достигнуто практически никаких успехов в уничтожении русских батарей, не говоря уже о подавлении воли к сопротивлению. Однако успех обороняющихся в значительной мере определялся типичным примером маскировки.
Британские и русские артиллеристы продолжали обмениваться ударами до самого заката. Затем пришло время отдыха. Инженеры союзников делали все возможное, чтобы восстановить поврежденные батареи британцев и французов — результат массированного ответного огня русских в течение дня. Одновременно артиллеристы пополняли запасы снарядов и заменяли вышедшие из строя орудия. Их русские коллеги работали еще упорнее. Саперы и артиллеристы, солдаты и матросы восстанавливали разрушенные участки бастионов и батарей. Было решено, вспоминает Тотлебен, «чтобы на другой день не только не выказать никаких следов бомбардирования, но даже явиться сильнее прежнего и таким образом с первого же дня начать расстраивать все расчеты неприятеля». Более того:
«Главное внимание в эту ночь было обращено на восстановление почти уничтоженной обороны 3-го бастиона. Всю ночь на этом пункте кипела самая усиленная работа: отрывали орудия и станки, разбирали расстроенные платформы и настилали их вновь, подвозили и устанавливали новые орудия и в то же время насыпали взорванную часть бруствера, выделывали амбразуры, очищали засыпанный ров и строили пороховые погребки»
[499].
Естественно, анализ Тотлебена после окончания Крымской войны основан на точке зрения защитников и ретроспективном взгляде на события. Однако у нас нет свидетельств, что в тот день союзники знали об относительной слабости русских или даже готовились к немедленному штурму, о чем свидетельствуют расплывчатые указания Раглана. Существенные недостатки в разведке и управлении войсками выявились как у союзников, так и у русских, когда они в скором времени попытались снять осаду.
Сильнейшим ударом по боевому духу защитников города 17 октября 1854 г., который затмил их успешную оборону в тот день, стала преждевременная гибель Корнилова. Он наблюдал за интенсивной артиллерийской дуэлью с удобной позиции у Малаховой башни, отважно, но безрассудно подвергая себя опасности. Корнилов был смертельно ранен ядром, раздробившим ему ногу. «Отстаивайте же Севастополь!» — сказал он подбежавшим поднимать его. Эти слова высечены на памятнике адмиралу, установленному на Малаховом кургане 7 сентября 1983 г. Корнилов стал вторым после Лазарева адмиралом, похороненным в крипте Владимирского собора в центре Севастополя. В его честь Николай I приказал переименовать бастион Малахова кургана в Корниловский бастион. В письме к вдове Корнилова император отдал дань благодарности павшему герою:
«Елизавета Васильевна. Славная смерть Вашего мужа лишила наш флот одного из отличнейших адмиралов, а меня одного из моих любимых сотрудников, которому я предназначал продолжать полезные труды Михаила Петровича Лазарева. Глубоко сочувствуя скорби всего флота и Вашей горести, я не могу более почтить память покойного, как повторив с уважением последние слова его. Он говорил: „Я счастлив, что умираю за Отечество“. Россия не забудет этих слов, и детям Вашим переходит имя, почтенное в истории русского флота»
[500].
Со смертью Корнилова Севастополь, возможно, лишился вдохновителя обороны, но боевой дух гарнизона и флота остался несломленным.
Одной из причин сомнений и нерешительности союзников относительно атаки на город во второй половине дня 17 октября 1854 г. были разочаровывающие результаты бомбардировки с моря. Она не смогла ни отвлечь русских, ни ослабить их оборону на суше. Несмотря на объединенную мощь союзных флотов, обрушившуюся на Константиновский форт на северном берегу бухты и Карантинный и Александровский форты на южном берегу, русские артиллеристы нанесли гораздо больший ущерб врагу, чем пострадали сами (это касается и потерь личного состава). Каждый британский корабль, участвовавший в бомбардировке, серьезно пострадал
[501]. Деревянные корабли с вооружением той эпохи должны были подойти на очень близкое, почти самоубийственное расстояние, чтобы эффективно противостоять каменным оборонительным укреплениям. Наоборот, бомбардировка с моря и суши заставила русских удвоить усилия по защите города. После смерти Корнилова основная заслуга в воодушевлении защитников Севастополя и руководстве их неимоверными усилиями принадлежала Нахимову и Тотлебену, а не Меншикову, который оставался бесстрастным и далеким главнокомандующим.
Первая бомбардировка Севастополя продолжалась — с перерывами и разной интенсивностью — до 6 ноября 1854 г. Вот, например, что рассказывается в архиве британской артиллерии о втором дне: «Бомбардировка [18 октября] продолжилась при свете дня; враг, отремонтировав укрепления и вновь установив пушки на Редане, отвечал мощным огнем». В тот день британские артиллеристы не получили поддержки, вынужденные «принять на себя основной удар дневного обстрела, потому что французские пушки молчали»
[502]. Первоначальная уверенность британцев заметно ослабла. Если 18 октября Патулло писал матери, что «в следующем письме она может ждать рассказ о падении Севастополя» или даже «отходе войск на зимние квартиры, а возможно, и в Англию», то пятью днями позже, 22 октября, он был вынужден признать, что «[мы] все еще упорно роем и пробиваем путь в прочную крепость царей, но на взгляд стороннего наблюдателя мы почти не продвинулись»
[503]. Днем раньше, согласно записям артиллерийского архива, огонь британской артиллерии «значительно ослабел» вследствие «истощения боезапаса». Французы, «энергично трудившиеся над восстановлением и перевооружением своих батарей», наоборот, в то утро смогли открыть «успешный» огонь — ответ русских «был очень слаб». Оценки достижений союзников за первую неделю бомбардировки сильно разнятся. 21-го числа британские артиллеристы сообщали, что «на закате вражеские укрепления были очень сильно повреждены, и многие пушки замолчали», но точка зрения лорда Раглана была менее оптимистичной
[504]. Возможно, союзники упустили еще одну возможность начать штурм. Два дня спустя (23 октября) Раглан докладывал герцогу Ньюкаслу:
