На это критики теории Демократического мира отвечают, что, если очерчивать круг демократий настолько узко, внутрь попадает всего горстка стран и по законам вероятности войн между ними не может быть много. Если две страны не входят в клуб великих держав, они могут начать войну, только если граничат друг с другом, так что большая часть теоретически возможных противостояний так или иначе исключена по географическим причинам. Нам не нужно апеллировать к демократии, чтобы объяснить, почему никогда не воевали между собой Новая Зеландия и Уругвай или Бельгия и Тайвань. Если к тому же уменьшить массив данных, отбрасывая примеры в начале линии времени (ограничивая ее, как делают некоторые, периодом после Второй мировой), тогда Долгий мир отлично объясняет более циничная теория: с начала холодной войны союзники самой могущественной державы мира, США, не воевали друг с другом. Другие проявления Долгого мира, например, то, что великие державы не воюют между собой, Демократическим миром никогда не объяснялись и, как считают его критики, вероятно, стали результатом взаимного сдерживания, ядерного или традиционного
[705].
Последняя проблема теории Демократического мира как минимум в том, что касается общей предрасположенности к войнам: демократии часто ведут себя не так порядочно, как должны бы, по мнению Канта. Постулату, что демократии распространяют вовне свою готовность подчиняться законной власти и мирно разрешать конфликты, противоречат войны, которые вели Британия, Франция, Нидерланды и Бельгия, создавая или защищая свои колониальные империи, — а это как минимум 33 войны в период между 1838 и 1920 гг. и еще несколько, продолжавшихся до 1950-х и даже 1960-х гг. (Франция в Алжире). Сторонников теории Демократического мира обескураживают и американские интервенции времен холодной войны, когда ЦРУ помогало свержению более или менее демократических правительств в Иране (1953 г.), Гватемале (1954 г.) и Чили (1973 г.), поскольку те слишком отклонялись влево, что не нравилось Америке. Защитники теории возражают, что европейский империализм хоть и не исчез мгновенно, но все же с развитием демократии в метрополиях постепенно сошел на нет, а американские вмешательства проводились тайно и, в отличие от войн, были скрыты от глаз публики, а значит, эти исключения только подтверждают правило
[706].
Когда спор вырождается в жонглирование определениями, специально подобранными примерами и ситуативными оправданиями, пора призвать на помощь статистику кровопролитных конфликтов. Два политолога, Брюс Рассетт и Джон Онил, вдохнули новую жизнь в теорию Демократического мира. Уточнив определения, проконтролировав искажающие факторы и проверив математическую версию теории, они предложили новую формулировку: дело не в том, что демократии никогда не воюют (в этом случае каждый предполагаемый контрпример становится решающим), а то, что при прочих равных они воюют намного реже, чем недемократические страны
[707].
Рассетт и Онил развязали этот узел, применив множественную логистическую регрессию: статистический метод, способный разделить влияние разных факторов. Допустим, вы узнали, что заядлые курильщики чаще страдают от сердечных заболеваний, и хотите подтвердить, что повышенный риск болезней сердца связан именно с курением, а не с недостатком физической нагрузки, которая часто сопровождает курение. Сначала вы пытаетесь собрать как можно больше данных о сердечных приступах при помощи искажающего фактора — данных о физической активности пострадавших. После изучения большой выборки медицинских записей вы выясняете, что в среднем каждый лишний час упражнений в неделю несколько снижает вероятность инфаркта. Тем не менее корреляция не идеальна — у некоторых лентяев здоровое сердце, а кое-кого из спортсменов увезли на «скорой» прямо из спортзала. Разница между числом инфарктов, которое мы прогнозируем на основе данных о физической активности, и числом действительно случившихся инфарктов называется остатком (разность между наблюдаемой и предвычисленной величиной). Оперируя набором остатков, мы можем определить влияние той переменной, которая нас действительно интересует, — курение.
Теперь попробуем использовать вторую возможность для маневра. В среднем заядлые курильщики меньше занимаются спортом, хотя некоторые упражняются довольно интенсивно, а другие не тренируются вовсе. Отсюда мы получаем второй набор остатков: расхождение между действительным уровнем курения и уровнем, который можно было бы предположить, основываясь на данных о физической активности. Теперь осталось только выяснить, коррелируют ли остатки, полученные из соотношения курение — активность (насколько люди курят больше или меньше, чем вы предполагали, исходя из их уровня активности) с остатками, полученными из соотношения активность — инфаркты (насколько больше или меньше инфарктов случается у курильщиков, чем можно было бы предположить, исходя из их уровня активности). Наличие корреляции между наборами остатков означает, что курение коррелирует с инфарктами сильнее их совместной корреляции с физической активностью. Если при этом вы измеряете связь с курением на этапе жизни перед инфарктом, а не после (чтобы исключить возможность, что это инфаркты заставляют людей курить, а не наоборот), у вас есть основания утверждать, что курение может быть причиной инфаркта. Множественная регрессия позволяет проделывать то же самое с любым количеством связанных прогностических факторов, а не только с двумя.
Основной недостаток множественной регрессии в том, что чем больше переменных нужно распутать, тем больше требуется данных, потому что каждый искажающий фактор поглощает максимум вариаций данных, а основной гипотезе приходится довольствоваться теми, что остались. К счастью для человечества, но к неудовольствию социологов, межгосударственные войны случаются не настолько часто. Проект «Корреляты войны» в период с 1823 до 1997 г. насчитывает только 79 полномасштабных межгосударственных войн (с числом погибших как минимум 1000 человек в год), 49 из них случились после 1900 г. Для статистики этого слишком мало. Поэтому Рассетт и Онил обратились к более крупному массиву данных, включающему вооруженные межгосударственные противостояния, когда страны приводят армии в боевую готовность, стреляют в воздух, поднимают в небо истребители, скрещивают мечи, потрясают кулаками и всячески поигрывают военными мускулами
[708]. Принимая во внимание, что на каждую настоящую войну приходится гораздо большее число конфликтов, в войну не переросших, причем причины у тех и других одни и те же, для целей статистики вполне можно воспользоваться базой вооруженных противостояний. Проект «Корреляты войны» между 1816 и 2001 гг. насчитывает более 2300 вооруженных межгосударственных противостояний — количество, которое удовлетворит даже самых требовательных социологов
[709].
