Руммель был одним из первых защитников теории демократического мира. Он считал, что она лучше объясняет спад демоцида, чем войн. «Могущественные тоталитарные коммунистические режимы, — пишет Руммель, — истребляют граждан десятками миллионов, а многие демократии, напротив, порой не могут казнить даже серийных убийц»
[897]. Демократии совершают меньше случаев демоцида, потому что представляют форму правления, которая по определению стремится разрешать конфликты, не прибегая к насилию. Более того, власть демократического правительства ограничена сетью организационно-правовых сдержек, так что его глава не может по своему капризу приказать армии и полиции приступить к массовым убийствам граждан по всей стране. Подвергнув свой набор данных ряду логистических регрессий (считая постоянными этническое разнообразие страны, ее богатство, развитость, плотность населения и культуру — африканскую, азиатскую, латиноамериканскую, мусульманскую, англо-американскую и т. д.), Руммель показал, что случаи демоцида коррелируют с недостатком демократии
[898]. Вывод, по его мнению, очевиден: «Проблема — это власть. Решение — демократия. План действий — взращивать свободу»
[899].
Так каков же вектор развития геноцида? Руммель попытался разбить проявления геноцида в ХХ в. по годам — полученные им данные, взвешенные относительно населения мира, представлены серой линией на рис. 6–7. Как и смерти в войнах, смерти при демоциде сконцентрированы в диких всплесках гемоклизма середины ХХ столетия
[900]. В кровавом потопе слились нацистский Холокост, сталинские чистки, зверства японцев в Китае и Корее и бомбардировки европейских и японских городов. На левом склоне пика выделяется геноцид армян во время Первой мировой войны и советская коллективизация, убившая миллионы людей из разных наций и классов. Правый склон отмечен истреблением миллионов этнических немцев в коммунистических Польше, Чехословакии и Румынии и взлетом смертности в ходе насильственной коллективизации в Китае. Неловко говорить, что в этих трендах есть нечто хорошее, но в некотором смысле оно есть. Мир больше не видел ничего подобного кровопусканию 1940-х: в четыре последующих десятилетия уровень (и число) смертей от демоцида заметно, хотя и не плавно, снижался. (Мелкие пики — это зверства пакистанцев в войне за независимость Бангладеш в 1971 г. и красных кхмеров в Камбодже в конце 1970-х.) Руммель считает, что причиной спада демоцида по окончании Второй мировой войны стал закат тоталитаризма и расцвет демократии
[901].
Набор данных Руммеля ограничивается 1987 г., как раз тогда, когда события снова приняли неожиданный оборот. Коммунизм пал, демократий стало больше — а мир был шокирован неприятным сюрпризом геноцида в Боснии и Руанде. По мнению большинства обозревателей, эти «новые войны» показывают, что, несмотря на все уроки прошлого, мы все еще живем в Эпоху геноцида.
Недавно политолог Барбара Харфф протянула нить исторической динамики геноцида дальше во времени. Всего за четыре месяца 10 000 вооруженных мачете мужчин, многие из которых были алкоголиками, наркоманами, маргиналами и бандитами, спешно нанятыми правительством хуту, убили в Руанде около 700 000 тутси
[902]. По мнению многих наблюдателей, военная интервенция мировых держав могла без особого труда остановить эту небольшую группу убийц
[903]. Билла Клинтона, в частности, не оставляло чувство вины за бездействие, и в 1998 г. он поручил Харфф проанализировать факторы риска и предупредительные сигналы геноцида
[904]. Она собрала данные по 41 случаю геноцида и политицида между 1955 (вскоре после смерти Сталина и начала процесса деколонизации) и 2004 гг. Ее критерии были более строгими, чем у Руммеля, и ближе к первоначальному определению геноцида, данному Лемкиным: эпизоды насилия, в которых государство или вооруженная власть намереваются целиком или частично уничтожить определенную группу населения. Только пять из 41 эпизода оказались геноцидом в традиционном понимании этноцида — уничтожения группы по признаку национальности. Большая часть была политицидом или политицидом и этноцидом, когда представителей этнической группы уничтожали по подозрению в поддержке враждебного политического клана.
На рис. 6–7 данные Харфф размещены на одной координатной плоскости с данными Руммеля. Цифры Харфф, как правило, ниже, особенно для конца 1950-х, потому что число учтенных ею жертв китайского «Большого скачка» оказалось меньше. Но дальше линии повторяют изгибы друг друга, снижаясь от пика 1971 г. Так как со второй половины ХХ в. геноцид стал уносить гораздо меньше жизней, на рис. 6–8 я увеличил масштаб графика Харфф. На эти же оси нанесены значения из третьего набора данных (UCDP One-Sided Violence Dataset). В него вошли все эпизоды, в которых правительство или любая вооруженная власть убивала как минимум 25 граждан в год, даже если убийцы не намеревались уничтожить группу как таковую
[905].
График показывает, что за два десятилетия с конца холодной войны проявления геноцида не возобновились. Напротив, пик массовых убийств (не считая Китая в 1950-х) был пройден в середине 1960-х и в конце 1970-х гг. На эти 15 лет приходится политицид коммунистов в Индонезии (1965–1966, «год опасной жизни», 700 000 смертей), Китайская «культурная революция» (1966–1975, около 600 000 погибших), геноцид тутси против хуту в Бурунди (1965–73, 140 000), пакистанская резня в Бангладеш (1971, около 1,7 млн), безжалостная гражданская война между севером и югом Судана (1956–1972, около 500 000), режим Иди Амина в Уганде (1972–1979, около 150 000), безумие в Камбодже (1975–1979, 2,5 млн) и десятилетняя бойня во Вьетнаме, кульминацией которой стало изгнание «людей в лодках» (1965–1975, около 0,5 млн)
[906]. Два десятилетия, прошедших с окончания холодной войны, отметились геноцидом в Боснии (1992–1995, 225 000 смертей), Руанде (700 000) и Дарфуре (2003–2008, 373 000). Цифры ужасают, но на графике видно, что это пики трендов, безусловно направленных вниз. (Недавние исследования показали, что некоторые из этих чисел, вероятно, завышены, но я буду придерживаться официальных данных.)
[907] Начало нового тысячелетия — самое спокойное в плане геноцида время за последние 50 лет. Данные UCDP ограничены узким временны́м окном и, как все их оценки, более консервативны, но демонстрируют ту же тенденцию: геноцид в Руанде в 1994 г. отличается от прочих эпизодов одностороннего насилия, и ничего подобного ему с тех пор не случилось.
