На самом глубоком уровне «Заводной апельсин» — это одиссея личности, определяющая, что значит быть настоящим человеком… В качестве воображаемого героя Алекс обращается к чему-то темному и первобытному в каждом из нас. Он воплощает в жизнь наши мечты о немедленном сексуальном удовлетворении, о высвобождении гнева и подавленных инстинктов мести и нашу нужду в приключениях и вершинах экстаза
[1088].
Похоже, автор обзора забыл, замечает Браунмиллер, что это кино смотрят два пола: «Я уверена, ни одна женщина не думает, что хулиган с носом, как у Пиноккио, и парой ножниц воплощает ее желание немедленного удовлетворения, мести или приключений». Но критика нельзя обвинять в вольной интерпретации намерений авторов фильма. Сам режиссер Кубрик использовал местоимение первого лица множественного числа, чтобы объяснить свой подход:
Алекс символизирует человека в его естественном состоянии, каким он был бы, если бы общество его не «цивилизовало». Мы подсознательно отзываемся на его не отягощенную чувством вины свободу убивать и насиловать и выражать нашу естественную дикую самость; мощь этой истории в том, что она дает нам представление об истинной природе человека
[1089].
Книга «Против нашей воли» помогла включить в национальную повестку вопросы изменения законов и судебной практики в делах об изнасиловании. Когда книга вышла, супружеское изнасилование не считалось преступлением, а в США сегодня оно вне закона во всех штатах, как и в большинстве стран Западной Европы
[1090]. Кризисные центры для пострадавших от изнасилования стараются сделать процесс подачи заявления в полицию менее травматичным, помогают реабилитации жертв; в студенческих кампусах на каждом шагу натыкаешься на сообщения об их услугах. На рис. 7–9 воспроизведен стикер, расклеиваемый над раковинами в туалетах Гарварда. В нем указаны телефоны пяти агентств, куда могут обратиться студентки за помощью.
Сегодня все уровни системы уголовного правосудия обязаны серьезно относиться к посягательствам на половую неприкосновенность. Недавний случай ярко иллюстрирует произошедшие перемены. Одна из моих студенток шла по рабочему пригороду Бостона, где к ней пристали трое молодых парней, один из которых схватил ее за грудь, а когда она возмутилась, пригрозил ее ударить. Когда она сообщила об этом в полицию, с ней отправили офицера под прикрытием: вдвоем они три дня катались по району в розовом «кадиллаке» 1978 г., конфискованном у наркодилеров, пока она не опознала нападавшего. С ее согласия помощник окружного прокурора выдвинул против хулигана обвинение в нападении второй степени, и тот был признан виновным. По сравнению с тем, как всего несколько десятилетий назад относились даже к жестоким изнасилованиям, такая мобилизация правоохранительной системы ради сравнительно мелкого преступления — знак больших перемен.
До неузнаваемости изменилось и отношение к изнасилованию в массовой культуре. Сегодня в кино и телефильмах сцены изнасилования используются, чтобы вызвать сочувствие к жертве и отвращение к насильнику. Популярные телесериалы, такие как «Закон и порядок: специальный корпус», доводят до сознания зрителя идею, что сексуальные агрессоры — убогие подонки, к какому бы социальному слою они ни принадлежали, и что анализ ДНК неизбежно приведет насильника на скамью подсудимых. Но самое поразительное — индустрия видеоигр, потому что это язык нового поколения, соперничающий по части доходности с кино и музыкальной индустрией. Видеоигры — буйная анархия нерегулируемого контента, в основном созданного молодыми людьми для молодых людей. Они переполнены насилием и гендерными стереотипами, но отсутствие некоторых из них бросается в глаза. Правовед Фрэнсис Шен провел контент-анализ видеоигр начиная с 1980-х и обнаружил табу, близкое к абсолютному:
Кажется, что изнасилование — единственная вещь, которую невозможно поместить в видеоигру… В играх можно убивать людей десятками, часто жестоко, и даже уничтожать целые города, что в реальной жизни было бы определенно хуже изнасилований. Но в видеоигре возможность нажать клавишу Х, чтобы изнасиловать другого персонажа, — это нечто немыслимое. Когда дело касается изнасилования, оправдание «это просто игра», похоже, не работает… Даже в виртуальном мире ролевых игр изнасилование — табу.
Изучив видеоигры всего мира, Фрэнсис Шен нашел всего лишь несколько исключений из правила, и каждое вызывало немедленный яростный протест
[1091].
Но снизили ли все эти перемены число реальных изнасилований? Подсчитать это трудно, поскольку данные занижаются (не все жертвы изнасилований обращаются в полицию) и в то же самое время завышаются (как в широко муссируемом, но абсолютно ложном обвинении, выдвинутом в 2006 г. против трех игроков в лакросс из Университета Дьюка)
[1092]. Периодически всплывает псевдостатистика: например ложное утверждение, что в университетах изнасилованию подвергается каждая четвертая студентка. (Это утверждение основано на широком определении изнасилования, которого никогда не приняли бы даже предполагаемые жертвы. Например, оно включает ситуацию, в которой перебравшая алкоголя женщина согласилась на секс, а наутро об этом пожалела.)
[1093] Не идеальный, но достаточно надежный набор данных предоставляет Национальное виктимизационное исследование. Этот опрос с 1973 г. проводит Бюро судебной статистики США, методически опрашивая крупную стратифицированную выборку населения, чтобы оценить реальный уровень преступности, исключив искажающий фактор — долю жертв, которые не заявляют о преступлении в полицию
[1094]. Опрос разработан таким образом, чтобы свести к минимуму неполноту предоставления сведений: например, 90 % интервьюеров — женщины. После того как в 1993 г. методология проведения опроса была усовершенствована, оценки предыдущих лет скорректировали так, чтобы данные оставались соизмеримыми. Изнасилование было определено широко, но не слишком: как половой акт, к которому жертву принудили угрозами или физической силой, при этом учитывается не только завершенное изнасилование, но и его попытка в отношении мужчин и женщин, гомосексуалов и гетеросексуалов. (Хотя в действительности, конечно, большинство изнасилований — это нападение мужчины на женщину.)
