Височно-теменной узел и дорсолатеральная префронтальная кора человеческого мозга, значительно увеличившиеся в процессе эволюции, одарили нас способностью к холодному расчету, который оправдывает некоторые виды насилия. Тот факт, что мы не можем окончательно определиться, считать ли удушение младенца насилием или способом предотвратить насилие, показывает, что по сути своей рассудительные части мозга не внутренние демоны и не добрые ангелы. Это инструменты мышления, которые могут как подстегивать насилие, так и подавлять его, и, как мы увидим дальше, человек с готовностью использует обе эти способности в свойственных ему видах насилия.
~
Мой короткий экскурс в нейробиологию насилия лишь слабо очерчивает наше научное представление о нем, а наше научное представление лишь примерно описывает сам этот феномен. Но, надеюсь, я убедил вас в том, что насилие растет не из одного-единственного психологического корня — их несколько, и принципы их работы отличаются. Чтобы их понять, нам нужно изучать не только структуру мозга, но и его программное обеспечение — причины, по которым люди осуществляют насилие. Эти причины встроены в микросхемы мозга в виде сложных шаблонов; они не считываются прямо из нейронов, так же как невозможно посмотреть фильм, поместив DVD-диск под микроскоп. Поэтому дальше я с помощью психологии постараюсь увидеть более широкую картину, сопоставляя психологические феномены с нейроанатомией.
У насилия множество классификаций, и принципы разделения на виды в них похожи. Я немного изменю четырехчастную схему Баумайстера, разбив одну из категорий на две
[1415].
Первую категорию насилия можно назвать практической, инструментальной, корыстной или хищнической. Это простейший вид насилия: использование силы как средства добиться своего. Оно используется для достижения целей, поставленных поисковой системой, и для удовлетворения таких мотивов, как алчность, похоть и честолюбие, и руководит им разум в целом, который могла бы символизировать дорсолатеральная префронтальная кора.
Вторая причина насилия — доминирование — желание взять верх над соперниками (Баумайстер называет это эготизмом). Оно может быть связано с системами доминирования и межсамцовой агрессии, которые активируются тестостероном. Тем не менее доминирование свойственно не только мужчинам и даже не обязательно отдельным людям — группы тоже конкурируют за доминирование.
Третья причина насилия — месть — стремление отплатить злом за зло. Его непосредственный источник — система ярости, но месть может использовать в своих целях и поисковую систему.
Четвертая причина — садизм — удовольствие от причинения страдания. Этот мотив, равно загадочный и пугающий, может быть побочным продуктом нескольких особенностей нашей психологии, прежде всего поисковой системы.
Пятая и самая богатая последствиями причина насилия — идеология, верные сторонники которой соединяют множество мотивов в единое вероучение и вовлекают других людей в достижение своих деструктивных целей. Идеологию нельзя приписать какой-либо части мозга или даже мозгу в целом, потому что она «рассеяна» по головам множества людей.
Хищничество
Первая категория насилия на самом деле вообще не категория, потому что ее исполнители не испытывают разрушительных побуждений вроде ненависти или гнева. Они просто выбирают самый короткий путь к объекту желания, и на этом пути вдруг встает живое существо. Хищничество можно назвать категорией только от противного, поскольку оно становится возможно благодаря отсутствию какого-нибудь подавляющего фактора вроде сочувствия или моральной обеспокоенности. Когда Иммануил Кант сформулировал второе определение категорического императива — поступай так, чтобы ты всегда относился к человеку как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству, — он, в сущности, определил мораль как отказ от этого вида насилия.
Хищничество можно назвать корыстным, инструментальным или практическим насилием
[1416]. Оно соотносится с первой причиной конфликтов по Гоббсу: нападение ради наживы. Хищничество — это описанная Докинзом «машина выживания», считающая другую такую же машину частью окружающей среды вроде камня, реки или куска пищи. Хищничество — образ мысли Клаузевица, сказавшего, что война — это продолжение политики другими средствами. Хищничество — легендарный ответ Вилли Саттона на вопрос судьи, почему он грабит банки: «Потому что там лежат деньги». Хищничество позволяет увеличить трудоспособность коня, если кастрировать его с помощью двух кирпичей. На вопрос: «Разве это не больно?» — фермер ответил: «Нет, если большие пальцы вовремя убирать»
[1417].
Так как хищническое насилие — это только средство достижения цели, у него столько же разновидностей, сколько целей у людей. Образцовый пример — буквальное хищничество, охота ради пропитания или для развлечения, — никакой враждебности к жертве оно не предполагает. Охотники вовсе не ненавидят свою добычу, они превозносят ее и превращают в тотем — в древности изображая на стенах пещер, а в наши дни вешая голову животного над камином. Охотники могут даже сочувствовать своей добыче — доказательство того, что сама по себе эмпатия не способна преградить путь насилию. Эколог Луис Либенберг изучал замечательную способность охотников племени!кунг-сан по нескольким чуть заметным следам определять местонахождение и физическое состояние добычи, которую они преследуют в пустыне Калахари
[1418]. Им помогает эмпатия: охотник ставит себя на место животного и представляет, от чего оно бежит и куда, вероятнее всего, направляется. Возможно, в этом есть даже своего рода любовь. Однажды вечером, когда бейсбол по телевизору уже закончился, я в полной прострации таращился на экран, не в силах встать с дивана и переключить канал. По кабельному телевидению шла передача о рыбалке; состояла она полностью из кадров, на которых мужчина средних лет плавал в алюминиевой лодке по невыразительным водоемам и вытаскивал из воды одного за другим крупных окуней. Каждый раз он подносил рыбу к лицу, гладил ее, причмокивал губами и ворковал: «О-о, какой же ты красавец! Ну просто прелесть!»
Пропасть между точкой зрения агрессора (аморальной, прагматичной, даже легкомысленной) и жертвы особенно широка в нашем хищническом отношении к животным. Очевидно, что окунь, имей он возможность, вряд ли ответил бы взаимностью на чувства рыбака, а мы сами не хотели бы знать, согласен ли бройлерный цыпленок или живой лобстер с идеей, что удовольствие, которое мы получаем от поедания их плоти (предпочитая ее блюдам, к примеру, из баклажанов), оправдывает принесенную ими жертву. Это же нелюбопытство делает возможным хладнокровное хищническое насилие в отношении людей.
