Отец решил подвергнуть торговца проверке. Он собрал нас всех, мать, брата и меня, в гостиной. Я еще ничего не знала о происшествии. Поэтому я удивилась, увидев, как в гостиную входит Август вместе с двумя другими ссыльными, и все трое, ни слова не говоря, прячутся за портьерой. Вскоре караульные привели торговца. Он имел вид человека, взволнованного оказанной ему честью, и не подозревал, что его ждет.
Отец велел старику подать чай, а потом заявил, не спуская глаз с торговца, что поданный сахар был подарком, принесенным этим утром ссыльными. Дескать, отец и сам не знал, где они его раздобыли, но оценил их щедрость.
Мать, брат и я перед тем, как зайти в гостиную, получили приказ не прикасаться ни к чему, что будет подано. А торговец уже взял два больших куска сахара и готов был отправить их в рот. Он выронил их, и сахар упал на ковер.
Отец пристально, обвиняюще смотрел на торговца, и тот бросился ему в ноги.
— Значит, вы признаете, что отравили этот сахар?
— Помилуйте, ваше превосходительство, я ведь хотел как лучше.
— Как лучше? Убивая ссыльных, которые, напоминаю, являются собственностью правительства и подданными царицы?
— Ваше превосходительство были обмануты их кривлянием. Они опасны. Особенно этот Бенёвский, их вожак.
— Он выиграл у вас деньги в шахматы, не так ли?
— Да, но главное не в этом.
Но отец, услышав признание, уже поднялся на ноги и звал стражу. Тем временем Август и его товарищи вышли из-за портьеры. Увидев их, торговец зашелся криком, пока его вязали.
— Они лгут вам, ваше превосходительство. Они плетут заговор, чтобы сбежать отсюда, завладев кораблем ее величества… Один из заговорщиков мне признался.
Он выкрикивал имя и конкретные детали, но его уже никто не слушал. Ссыльные возмущенно вопили. Отец подошел к ним и заверил, что правосудие свершится.
— Все ваше имущество будет завтра же конфисковано, — бросил он торговцу. — А вас отправят на соляные шахты, где вы будете трудиться до конца ваших дней.
Стража не без труда увела осужденного, который отбивался и кричал, моля о пощаде.
Я вернулась к себе в комнату совершенно потрясенная. Ко мне зашли мать с Августом. Он рассказал нам в подробностях всю историю и заверил, что совершенно оправился. Отец присоединился к нам и тепло его поздравил.
— Вы раскрыли заговор величайшей важности, — сказал он.
Эти слова привели меня в чувство. Пора было действовать. Нам предоставлялась единственная счастливая возможность, и другой такой могло не быть. Мне требовалось только мужество, остальное сделает любовь.
IV
Я бы побоялась тратить ваше время, рассказывая историю, которая имела место задолго до моего знакомства с Августом, если бы она не представлялась мне совершенно необходимой для понимания того, что случилось потом.
В один особенно пасмурный осенний день в Большерецке мать пришла ко мне в комнату. Рыдая, она упала в мои объятия. Я утешала ее, как могла, и, вытирая ей слезы, заметила, что она пыталась скрыть под густым слоем румян синие следы на лице, значение которых я слишком хорошо понимала. Накануне вечером я слышала, как отец вернулся из поездки в западные области, и знала, что по таким случаям он пил больше обычного. Шум ссоры и глухие удары опрокидываемой мебели позволили мне догадаться, что он опять распустил руки.
Прежде мать никогда не заговаривала о своей супружеской жизни, хотя было очевидно, что она не из счастливых. Отца, который был на двадцать лет старше, ей сосватал ее собственный отец, и она не смогла уклониться от уготованного ей замужества. Наверняка именно этим объяснялось ее твердое желание уберечь меня от подобной участи — с моими сестрами ей этого сделать не удалось. В тот день, видя ее смятение и унижение, я осмелилась поинтересоваться ее жизнью. Я хотела намекнуть ей, что однажды, когда мы уже вырастем, она сможет что-нибудь придумать, чтобы вернуть себе свободу. Я не ожидала от нее откровений о прошлом. К моему великому удивлению, мать рассказала мне об одном событии, имевшем огромную важность в ее жизни и ставшем еще более решающим в моей.
Она присела рядом со мной на кровать и, не отводя глаз от янтарной поверхности чая, который я налила ей из самовара, поведала мне следующую историю.
На протяжении своей карьеры отец командовал разными гарнизонами, и один из них располагался в городе у подножия Уральских гор, где находился военный госпиталь. Мать, желая быть полезной, предложила, что будет помогать медсестрам в уходе за больными. Она проводила там всю середину дня, а случалось, и вечер, потому что отца часто вызывали к начальству в Тобольск, а иногда даже в Москву или Петербург.
В этом госпитале она познакомилась с молодым лейтенантом, которому серьезно обожгло ноги греческим огнем в сражении со шведами.
Я перейду сразу к сути, хотя мать в тот вечер испытывала потребность поделиться со мной тысячью трогательных деталей в своей исповеди. С этим лейтенантом, который выздоравливал и учился ходить, опираясь на нее, она пережила страсть, которой не смогла противиться. Их любовь была безнадежна, потому что мать, которая уже произвела на свет двух моих сестер, и думать не могла их бросить. Ее возлюбленный был слишком беден, чтобы предложить ей достойную жизнь, и слишком ослаблен, чтобы пережить все испытания, которые повлекло бы за собой совместное бегство. То лето страсти они восприняли как украденное сокровище, которое досталось им лишь для того, чтобы вскоре быть растраченным, но, исчезнув, оно навсегда сохранилось в виде чудесных воспоминаний.
Пока мать говорила, я сопоставила годы и задала тот вопрос, которого она ожидала:
— И я?..
— Да. Ты поняла.
Она обняла меня, и мы заплакали вместе.
Я нашла ключ к давней тайне. С моего раннего детства было слишком очевидно, что между мной и сестрами существует поразительное физическое несходство. Когда намного позже родился брат — мать в то время больше не могла противостоять плотским вожделениям мужа, — всякий мог заметить, насколько он похож на старших сестер. Я была единственной в своем роде, и если природа может иногда преподносить неожиданные сюрпризы в виде необъяснимых отклонений — объяснение, которое, без сомнения, получил мой отец, — то в данном случае эти отклонения плохо уживались с мыслью о едином родителе.
Я попросила мать рассказать о мужчине, который дал мне жизнь. Увы, он погиб в засаде на юге Кавказа вскоре после возвращения в действующую армию. Мать описала его как человека великодушного, необычайно смелого, который вступил в армию с единственной надеждой служить правому делу, защищать слабых и противостоять варварству.
Я часто спрашивала себя, передал ли он мне часть своих качеств. Мне казалось, я чувствую, как во мне прорастают его семена, заставляя гордиться тем, что я бастард. Просто у них не было случая расцвести в полной мере. Любовь, которую я питала к Августу, необходимость предпринять невозможное, чтобы наш союз мог состояться, наконец-то вынудили меня обратиться к духовному наследию моего настоящего родителя. Я думала, что битва сведется к противостоянию с тем, кто узурпировал его место. Но дело до крайности осложнилось, учитывая, что мне предстояло узнать об Августе, и завело меня куда дальше, чем я могла вообразить.
