На мои осторожные вопросы относительно поддержки, которая будет мне оказана в данном предприятии, он ответил, не вдаваясь в детали, а лишь всячески меня ободрив. Мол, мне нечего опасаться, поскольку сам король выказал такое желание, и неповиновение было бы непростительно. Я собирался более подробно обговорить некоторые вопросы, потому что боялся отплывать, не получив необходимых гарантий. Но из-за торжественности момента и тона министра все возражения застряли у меня в горле.
Когда он наконец поднялся, взял меня за руку и пожелал удачи, горло мое сдавили рыдания, которые я с трудом сдержал, чтобы не показать виду.
Вы должны понять, чем был для меня этот момент. Родившись в венгерской глубинке, далекой от столиц и позабытой Историей, я всегда относился к Франции как к всеобщей родине, как к сказке, недостижимой мечте. И вот ее король выбирает меня, лично меня, Августа Бенёвского, слугу без хозяина, беглого арестанта, чтобы я стал инструментом для достижения одной из его политических целей. Он счел меня достойным вести корпус добровольцев, отдавать приказы королевским кораблям и получать приказы от королевских представителей. Этот подарок судьбы преисполнил меня гордостью и ликованием. Были забыты все наставления Башле относительно тирании, все страдания, причиненные самоуправством суверенов! Меня целиком захватила иная страсть, живущая в сердце человека наравне со стремлением к свободе: счастье служить делу.
Афанасия, которая видела дальше моего и предчувствовала ожидавшие нас трудности, не желала ни в чем умалять охвативший меня восторг. Никогда еще мы не были так близки, так счастливы. Она не говорила ничего, что могло бы отдалить меня от нее, и с радостью разделяла мое воодушевление и чувство гордости. Бывают обстоятельства, когда тот, кто видит слишком далеко, вынужден опустить глаза.
Весенним днем мы отплыли из Лорьяна. Едва мы оказались в открытом море, плеск волн, свежесть ветра, ограниченное пространство палубы напомнили обо всем, что нам довелось пережить. На борту повеяло молчаливой ностальгией по тому комфорту, который мы оставляли. Но почти сразу мы скинули придворные одежды, сменив их на простые костюмы, пошитые из прочных тканей. Афанасия, так гордившаяся тем, что постигла в Париже секреты элегантности, к которой так настойчиво стремилась, с наслаждением вновь облачилась в мужской наряд. Она могла одеваться как пожелает — я научился смотреть на нее не как на ребенка или маленькую дикарку, которая уплыла со мной с Камчатки, а как на женщину во всей своей красе. Ибо в Париже она обучилась не только элегантности. Она расцвела. Ее тело оформилось, а неясные черты юной девушки приобрели четкость и определенность, сложившись в лицо, исполненное зрелости и очарования.
Наши отношения, благодаря пережитому кризису, стали и более нежными, и более глубокими. В этом долгом путешествии мы вели серьезные беседы, подпитывающиеся чтением и размышлениями. Но мы также много предавались любви, и теперь в этом действе не было ничего, что раньше могло вызывать неловкость или восприниматься как нечто постыдное.
А главное, отбросив проблему замужества, мы разрушили невидимое препятствие, которое мешало нашему слиянию. Мысль о зачатии ребенка не только не ужасала нас, напротив, она стала желанным следствием наших объятий. Когда мы пересекли экватор, Афанасия сообщила мне, что беременна.
Плаванье прошло благополучно. В сильный холод мы обогнули мыс Доброй Надежды. Море было покрыто пеной. Постоянный сильный ветер помог нам преодолеть зону высокой зыби, где пересекалось несколько течений. В первый день осени мы подошли к Французскому острову
[42].
* * *
Я все еще с большим энтузиазмом относился к порученной мне миссии. Высаживаясь на Французском острове, я полагал встретить если не ответную симпатию, то хотя бы некоторое понимание. Вместо этого я попал в ужасную ловушку.
Власть на острове находилась в руках двух человек: губернатора господина де Тернея и интенданта, некоего Маяра. Эти два человека с самого моего приезда и до конца пребывания заставили меня переживать страшные унижения и тайные нападки.
Они начали с того, что тянули с официальным приемом под предлогом, что один из них был в отъезде. Потом отказались принимать меня вместе, заявив, что обязанности, возложенные на них, различны. Пользуясь тем, что встречи проходили по отдельности, они затем перекидывали меня, как мячик, и перекладывали друг на друга ответственность за отказы на все мои просьбы.
Сначала они утверждали, что не получили никаких распоряжений министра касательно моей миссии. Даже не представляя себе, что могу столкнуться с подобной недоброжелательностью, перед отъездом я, побоявшись оказаться в зависимости от столь удаленных властей, как эти двое, все-таки испросил у графа де Буана твердых обязательств в отношении средств, которые будут предоставлены в мое распоряжение. Он всячески меня успокаивал и заверял, что является гарантом добросовестности властей Французского острова.
Было ли это слепотой с его стороны? Я предпочитал думать именно так. Но у Афанасии, хотя сразу она мне ничего не сказала, зародились более глубокие сомнения. По ее представлениям, министр знал, что нас ожидает. Он полагался на хозяев Французского острова не в том, чтобы нам помочь, а в том, чтобы от нас избавиться. Такой взгляд на вещи был столь пессимистичен и оскорбителен для меня, считавшего, что мне оказали честь королевским доверием, что Афанасия открылась мне очень нескоро. Она предпочла поддерживать меня, как могла, в моих усилиях.
Поскольку было очевидно, что я не сдамся, столкнувшись с первым же препятствием, то, в чем мне отказывали вероломные правители Французского острова, я покупал, даже платя из собственного кармана. Я настаивал, грозил, слал во Францию возмущенные депеши.
Убедившись, что я не откажусь от выполнения своей миссии, Терней и Маяр сменили тактику. Они сделали вид, что целиком на моей стороне. Они снабдили меня всем необходимым, чтобы отправиться на Мадагаскар и обосноваться там. Но путем отвратительных хитростей они устроили так, чтобы всех этих средств уж точно не хватило и нашу экспедицию ждал бы трагический конец.
Иначе говоря, они положились на туземцев Мадагаскара, с тем чтобы те довершили разрушительное дело, которое им не удалось довести до конца. Если же выразиться жестче, они посылали нас на смерть.
Кстати, еще до того, как изображать мнимое сотрудничество, они выдали свои тайные намерения устами презренного интенданта Маяра.
Однажды в моем присутствии он воскликнул, что моя миссия не только невыполнима из-за враждебности, которую все предыдущее столетие демонстрировало мальгашское население, она еще и нежелательна. Посмев открыто противиться планам министра, получившим одобрение самого короля, он заявил, что этот абсурдный проект был задуман без согласования с властями Французского острова и острова Бурбон
[43]. А вот если бы с ними посоветовались, то они не преминули бы настоять, чтобы нынешнее положение дел не менялось. Частные торговцы вели с Мадагаскаром весьма прибыльную торговлю, привозя рис, скот, а главное, рабов. По их мнению, глупо было рисковать жизнями, поддерживая мое намерение обосноваться на острове, это повлекло бы за собой крах частной торговли и побудило бы местных жителей больше ничего не продавать французам.
