Едва их судно бросило якорь в бухте, они прислали мне письмо, в котором подтверждали свои полномочия и приказывали именем короля прибыть на борт корабля. Ловушка была грубой. Я ответил, что моим самым горячим желанием было немедленно подчиниться, однако, пока я не освобожден от своих обязанностей, мне не должно покидать побережье. Ночь прошла в тайных совещаниях на борту корабля его величества.
Понимаю, почему эти господа не спешили с высадкой. Если бы им удалось захватить меня, скорее всего, они бы сразу же отплыли. Мой отказ вынуждал их пересмотреть свои планы.
Трудно себе представить, как часто трусость и раболепие могут толкать людей навстречу опасности. Не имея смелости оспорить приказы и боясь навлечь на себя неудовольствие тех, кому они служат, некоторые придворные, проявляя чрезмерную осторожность, в конце концов сильно рискуют. Именно в такой ситуации господа де Белькомб и Шевро решились сесть в шлюпку и велели доставить их на берег.
Я принял их при полном параде: приказал починить мундир и вышить на нем венгерские и польские знаки отличия, а также новую эмблему, эскиз которой нарисовал сам: отныне она обозначала армию Мадагаскара. Те из моих офицеров, которые последовали за мной с Камчатки, были в алых мундирах, которые я распорядился пошить им в Макао. Туземные вожди расположились вокруг меня согласно протоколу, учитывающему их рождение и значимость их племени.
Господин де Белькомб был маленьким, тщедушным человеком. Он мнил себя высокопоставленным вельможей и пытался держаться с величественностью, подражавшей ни много ни мало королевской. Ему непременно надо было сойти со шлюпки первым. Увы, он двинулся раньше, чем швартов был надежно натянут, и шлепнулся верхом на планшир
[49], отчего сильно пострадала его промежность. На берегу не было ни одного мужчины, который бы не проникся сочувствием к получившему удар в столь чувствительное место. С помощью господина Шевро и моряков его уложили на причале. Мало-помалу к нему вернулось самообладание, он в конце концов встал и с яростным видом направился ко мне.
— Напоминаю, что это вы, Бенёвский, должны были явиться к нам, — выплюнул он.
У него были острые черты лица, гноящиеся глаза и бледная кожа. Полагаю, что подобные люди испокон веков произрастают в сырой тени сильных мира сего, они защищены этим соседством от ударов и используются там, где нужно выразить презрение или объявить о наказании.
А Шевро был здоровяком-молодчиком из военных; он явно решил, что пора сушить весла, когда принял интендантскую должность, что позволяло оставаться подальше от боевых действий. Однако было понятно, что в этой парочке он играл самую незначительную роль.
Белькомб, едва придя в себя, сделал вид, что не заметил моей протянутой руки, с ужасом оглядел нашу компанию европейцев и туземцев и, выхватив из кармана белый носовой платок, прикрыл им рот.
— Господин маршал, соблаговолите следовать за мной, — сказал я.
Я повел его туда, где проходили большие кабарры и где мы собирались устроить зал для высшего совета. Белькомб последовал за мной; когда ему пришлось идти перед великими мальгашскими воинами, выстроившимися на пляже, он втянул голову в плечи. Его ноги в туфлях с пряжками, предназначенных для паркетов Версаля, вязли в песке.
Добравшись до квадратной площади, вокруг которой располагались главные постройки Луисбурга, а на флагштоке развевался бело-синий флаг, Белькомб остановился и обвел взглядом сначала фасады, потом сопровождавшую нас процессию. Этот взгляд был таким жалостливым и презрительным, что в одно мгновение полностью изменил наше собственное видение окружающего. Для нас эти большие хижины, которым мы, как могли, постарались придать официальный вид, несли на себе печать неимоверных страданий, которые мы претерпели, возводя их. Мы помнили первые ночи на берегу, на том самом месте, которое позже станет главной площадью. Голод, страх, сырость — все это мы пережили здесь, и, чтобы установить мир, завершить эти постройки и вдохнуть в них жизнь, мы пошли на невероятные усилия и лишения.
И вот маленький перепуганный человечек, который пытался защититься от грозящей ему лихорадки тем, что прикрыл рот батистовым платочком, одним своим взглядом открыл нам глаза. Большая площадь, которую одни уже называли площадью Совета, а другие — площадью Оружия, стала всего лишь квадратом земли с чахлой травой и булыжниками, застроенным по периметру кособокими лачугами. Дожди холодного сезона подмыли основание стен, обнажив их жалкую обмазку: нищенскую смесь из соломы, глины и коровьего навоза.
Белькомб вышел на середину площади и поднял голову к флагу.
— Что это за цвета? — спросил он.
— Мои.
Конечно, я был не прав, ответив так. Но как ему объяснить, что таков был стяг, выбранный мною как ампанскабе, когда кабарра оказала мне честь и присвоила этот титул?
— Уберите это, — бросил Белькомб своему приспешнику.
Шевро поспешил покончить с оскорбительным для него зрелищем. Стяг с моими цветами был спущен при всеобщем молчании.
— Не будем здесь задерживаться, — сказал маршал.
Я повел его в зал совета, туземцы сопровождали нас.
— Почему эти дикари идут за нами?
— Они вожди острова, и я думал, что вы захотите поговорить с ними.
Белькомб пожал плечами:
— Проводите меня в свой кабинет. Полагаю, он у вас все-таки имеется. Или же пойдемте прямо к вам и поговорим в кругу цивилизованных людей.
Я пригласил посланников в наш дом. Афанасия сидела у двери вместе с двумя темнокожими женщинами, которые занимались младенцем.
— Моя супруга.
Белькомб склонился в придворном поклоне, не отнимая платка от губ и не рискуя протянуть руку. Афанасия приветствовала его любезной улыбкой, в которой, однако, я уловил некоторое беспокойство.
— Что ж, зайдем, если вам будет угодно.
Мы расселись вокруг стола — оба посланника и я.
— Закройте эту дверь, прошу вас.
— Но жара…
— Я предпочитаю задохнуться, нежели быть подслушанным, — проворчал Белькомб.
Так начался допрос, который продолжился до середины дня. Посланники подготовили длинный список вопросов. Они касались использования средств, которые были мне доверены, состояния добровольцев из моего отряда, отношений с туземцами и частными торговцами. Все вопросы были вполне закономерными, но сформулированы с явным недоброжелательством.
Они были продиктованы совсем иными соображениями — без сомнения, самыми важными для тех, кто уполномочил посланников.
— Вожди, от которых вы вроде бы добились подчинения, — платят ли они вам дань и в каком размере?
— Они ничего не платят. Они одарили меня своей дружбой, вот и все.
Белькомб бросил взгляд на Шевро. Тот, похоже, мало что понимал, но, когда спутник обращался к нему, он бросал: «О! О!» — с многозначительным видом.
