Во всех остальных отношениях тут так же, как в других странах. Даже погода похожая. У меня часто возникало ощущение, что жители других стран даже не подозревают, что Африка может быть нормальной. Единственное плохо: поскольку экватор находится над нами, то времена года здесь меняются в обратном порядке, и чтобы приспособиться, нужно приложить усилия. Думаете, я жалуюсь? Черт возьми, ничего подобного! Просто ставлю новогоднюю елку посреди лета, пою «Украсьте залы», выпиваю бокал мартини в патио и напрочь забываю о празднике. Я легко приспосабливаюсь ко всему. Не возражаю против того, чтобы разговаривать со служанкой на африкаанс, который, когда усечешь разницу, почти то же, что английский. По крайней мере, если отдаешь приказания, а они на любом языке звучат примерно одинаково. А услышав по радио слово «нуус», любой дурак догадается, что это «ньюс», новости. Тогда просто встаешь и переключаешь приемник на английскую радиостанцию!
Что касается общего окружения, жизнь у меня хорошая. Я оставила прошлое позади и даже не вспоминаю о нем. Есть ли у меня семья? Порой я задаю себе этот вопрос. Есть ли у меня мать, отец, сестры? Место, откуда я явилась? Или я взялась ниоткуда, просто всегда здесь была. У меня сохранилась крохотная фотография, на ней я изображена с сестрами, вырезанная в форме сердечка, она случайно оказалась в золотом медальоне у меня на шее, когда я покидала Конго при печальных обстоятельствах. Изредка я достаю ее и смотрю на эти подростковые грустные белые лица, стараясь сообразить, какое из них мое. Только в такие моменты я вспоминаю о том, что Руфь-Майя умерла. Я сказала тогда, что это случилось из-за Лии, но в действительности главным образом вина тут, наверное, отца, потому что мы вынуждены были подчиняться всему, что бы он ни сказал. Будь моя воля, ноги бы моей никогда не было в этом гадюшнике. Я сидела бы дома, и пусть бы другие, если хотят, становились миссионерами, флаг им в руки! Фотография маленькая, и я должна подносить ее к самому носу, чтобы разобрать, кто есть кто. Когда пытаешься сфокусировать на ней зрение, болят глаза, так что в основном она валяется в ящике стола.
Как уже сказала, тем, что меня окружает, я довольна. Страдания мои имеют иное происхождение: мой брак. Не могу подобрать достаточно крепких выражений для Ибена Аксельрута, который, следует добавить, до сих пор не сделал меня порядочной женщиной! Он обращается со мной, как со своей рабыней-подружкой-домработницей, с которой можно поваляться на сеновале, когда захочется, а потом смыться, чтобы месяцами где-то заниматься бог знает чем, бросая меня одну в расцвете лет. Но если я угрожаю оставить его, Аксельрут называет меня бедной богатой девочкой (если бы мы действительно были богаты, это была бы совсем другая история) и твердит, что я не могу его бросить, потому что ни один мужчина в нашем окружении не может себе позволить содержать любовницу! Наглая ложь. У всех, кого мы знаем, дома́ лучше, чем у нас. Он получил большую сумму за службу в Конго, очень приличная заначка, но думаете, я ее видела? Поверьте, искала под всеми матрасами. На самом деле у Аксельрута под матрасом оказался пистолет. Он говорит, что вложил куда-то эти деньги. Утверждает, будто снова занимается алмазным бизнесом в Конго и у него много иностранных партнеров, но ему все еще приходится напоминать, чтобы он принимал ванну каждый день. Так что если у Аксельрута и есть иностранные партнеры, то наверняка невысокого пошиба. Я ему так и заявила. А он лишь оторвался от своей бутылки с пивом ровно настолько, чтобы посмеяться надо мной, и выдал: «Детка, у тебя просто запредельные умственные способности!», имея в виду, что за пределами этого мира — бакуум. Его любимая шутка. Аксельрут говорит, что мой ум — такая «чистая доска», что мне можно открыть любую государственную тайну и отправить меня прямиком в Дэмнисти интернэйшнл, ни о чем не тревожась. Еще Аксельрут говорит, что правительству следовало бы нанять меня для работы на стороне противника. И это, заметьте, не то, что называется «милые бранятся — только тешатся». Он повторяет это, хохоча мне прямо в лицо! Я рыдала, скажу я вам, так, что чуть не испортила себе лицо.
Глядя в оба, я выжидала подходящий момент, высказывая ему между тем в зеркало ванной комнаты все, что думаю, каждый раз, когда его не было и я оставалась одна, — так же, как прежде высказывала все отцу. «Ну, погоди! — твердила я, — я тебе покажу, кто из нас „чистая доска“!»
Скоро наступит мой день — день Рахили Прайс. У меня есть козырь в рукаве, о нем не знает ни одна живая душа, хотя, видит Бог, это чистая правда: у меня неплохие шансы относительно посла.
Даниэль — первый атташе посольства, но все французы, независимо от положения в обществе, такие аристократы! Как я уже упоминала, мы знакомы с лучшими людьми благодаря Темплтонам, устраивающим прекрасные вечеринки. «Приходите на бокал вина и браай» — то есть на барбекю, так мы говорим здесь, в Йоханнесбурге. Эти вечеринки имеют очень интерциональный дух: шотландский виски, американские долгоиграющие пластинки и посольские сплетни. После того как премьер-министра застрелили в голову, начались карательные меры против черных, что было абсолютно необходимо, однако вызвало непонимание во многих иностранных посольствах. Французы повели себя особенно высокомерно, пригрозив перевести туда многие свои учреждения из Южной Африки. Мы уже несколько недель слышим о том, что Даниэль будет назначен в Браззавиль. Его французская женушка Робин никогда на это не согласится, для меня это ясно как день. Хорошо известно, что она за малейшую провинность мгновенно вышибает своих служанок, и для нее все, что лежит за пределами цивилизованных границ Йоханнесбурга, — Чернейшая Африка. Они с Даниэлем и так уже на грани развода, даже если сами еще об этом не догадываются. И вот тут я, можно сказать, вижу свой шанс. «Она не понимает, как ей повезло, — шепнула я ему на ухо. — Раскрою вам маленький секрет: я бы на ее месте поехала за вами, не задумываясь». Это было две недели тому назад, у Темплтонов, когда мы танцевали медленный танец на площадке вокруг бассейна под «Большие девочки не плачут» в исполнении группы «Времена года». Вот, даже запомнила песню. В то утро я узнала об очередном грешке Аксельрута, но плакать не стала, я большая девочка — просто связала волосы в «хвостик», отправилась в центр города и купила новенький, цвета «красная сирена», купальник. Обеспечить себе страховку, вот как я это называю. Как пишут в журналах: «Просто улыбайтесь и носите вещи из каталога „Янцен“!» Именно это я и делала на вечеринке у Темплтонов.
— После того, что я пережила в Конго, — ворковала я Даниэлю, — Браззавиль я бы выдержала с улыбкой.
И знаете что? Именно это я собираюсь сделать! Можно уже паковать чемоданы и снимать мерки для диоровских платьев. Судя по тому, что я знаю об этом мужчине, мне ничего не будет стоить обвести его вокруг своего пальчика. И чего только он для меня не сделает, Господи! Такого, на что мужчина способен, лишь когда испытывает определенные чувства. Могу с полной уверенностью сказать, что скоро стану миссис Даниэль-атташе-посольства-Дюпрэ. Ибен Аксельрут останется с носом и единственной служанкой — чтобы собирать его грязные носки. А Даниэль, благослови его Господь, никогда даже не узнает, что произошло.
Лия Прайс Нгемба
