После сообщения Элеве мы сидели молча. По радио сообщили, что за приезд сюда американские боксеры получат по пять миллионов американских долларов каждый из нашей казны. И столько же будет стоить обеспечение чрезвычайных мер безопасности и создание праздничной атмосферы во время матча.
«Весь мир будет с уважением произносить название нашей страны — Заир», — заявил Мобуту в коротком записанном на пленку интервью в конце передачи.
— С уважением! — Я будто сплюнула это слово на пол, что ужаснуло Элизабет едва ли не больше, чем сумма в двадцать миллионов долларов.
— Ты знаешь, что находится под этим стадионом? — спросила я.
— Нет, — твердо ответила Элизабет, хотя я уверена в обратном.
Сотни политзаключенных, закованных в кандалы. Это одна из мобутовских отвратительных подземных тюрем, и все мы отдавали себе отчет в том, что Анатоль может в любой день оказаться там — за то, чему учит, за его веру в подлинную независимость, за преданность нелегальной Объединенной лумумбистской партии — лишь по доносу одного хорошо оплаченного осведомителя.
— Заключенные могут поднять шум во время боксерского матча, — предположила Элеве.
— Что не будет способствовать повышению уважения к Заиру, — добавила я.
— Ликамбо те. — Элизабет пожала плечами. — Паскаль и Патрис будут в восторге. Монделе, только подумай: Мухаммед Али. Он же герой! Мальчишки выбегут на улицы приветствовать его.
— Не сомневаюсь, — кивнула я. — Со всего мира соберутся люди, чтобы посмотреть на это великое событие: два чернокожих, молотящих друг друга до бесчувствия за пять миллионов долларов каждый. И они уедут отсюда, так и не узнав, что во всем проклятом Заире ни один государственный служащий, не считая, разумеется, чертовой армии, за последние два года не получил денег.
Для женщины ругаться на лингала — совершенно недопустимо. Элизабет приходится мириться с тем, что я часто ругаюсь.
— Стэнливиль! — восклицает она, чтобы сменить тему.
— Кисангани, — отвечаю без энтузиазма. Элеве убегает поиграть с Паскалем, чтобы не участвовать в этом жутком испытании.
— Национальный Альберт-парк?
— Парк де ла Маико.
Ни одна из нас не знает, правильны ли мои ответы, да нам это безразлично.
Я понимаю, что Элизабет внезапно меняет тему разговора из добрых побуждений, — обычно ради чьей-нибудь безопасности, в данном случае моей. Я также наблюдаю за ней на базаре, отдавая себе отчет в том, что никакая школа не научит меня большему, чем она. Конголезцы обладают сверхчутьем. Общественным чутьем. Они распознают человека с первого взгляда, оценивая возможности взаимодействия, и это необходимо здесь, как воздух. Выживание — это непрерывный торг, поскольку приходится совершать негласный бартер на каждую услугу, которую правительство якобы предоставляет, а на самом деле — не тут-то было. С чего начать описание трудностей жизни в стране, где руководство установило стандарты для процветания тотальной коррупции? В Киншасе нельзя даже завести почтовый ящик; на следующий день после того как ты его арендовал, начальник почтового отделения может продать его другому за более высокую цену, а тот выкинет твою корреспонденцию, едва выйдя за дверь, прямо на улицу. Начальник отделения будет оправдываться — небезосновательно, — мол, ему надо кормить семью. Он тоже каждую неделю получает пустой конверт с извещением о чрезвычайных экономических мерах. Аналогичный аргумент приведет телефонный оператор, который соединит тебя с абонентом за пределами страны только после того, как ты укажешь место в Киншасе, где будет оставлен конверт со взяткой. Так же действуют сотрудники визовых и паспортных служб. Для постороннего это выглядит сплошным хаосом. Однако это не так. Это торг, строго упорядоченный и бесконечный.
Как белая женщина, я представляю собой в Киншасе массу возможностей, но даже и к черной женщине с такими же, как у меня, кошельком и кожаными туфлями могут подойти на улице. Я к этому никогда не привыкну. На прошлой неделе ко мне приблизился молодой человек и попросил три тысячи заиров; у меня в который уж раз отвисла челюсть.
— Монделе, он не просил у тебя три тысячи заиров просто так, — тихо произнесла Элизабет, когда мы двинулись дальше. — Он открывал для тебя дверь к обмену, — объяснила она. — У него было что тебе предложить, может, какая-то внутренняя информация насчет черного рынка или имя телефонного оператора с неавторизованным (и следовательно, дешевым) доступом к международной связи.
Элизабет растолковывала мне это уже десятки раз, но я все равно теряюсь, сталкиваясь с подобным. Любой, кому что-нибудь требуется — операция по удалению почечных камней или почтовая марка, — вынужден отчаянно торговаться, чтобы получить это в Киншасе. Конголезцы к этому привыкли и выработали тысячу всяких способов сократить путь. Они оценивают перспективы, изучая одежду и настроение партнера, так что процесс идет вовсю, прежде чем кто-либо из двоих успеет открыть рот. Если вы глухи к этому предварительному, бессловесному разговору, первая же фраза окажется шоком: «Мадам, я прошу три тысячи заиров». Я слышала, как иностранцы жаловались, будто конголезцы жадные, наивные и вообще никудышные люди. Иностранцы ничего не понимают. Конголезцы — либо мастера выживания, обладающие невероятной проницательностью, либо покойники уже в раннем возрасте. Таков у них выбор.
Какие-то намеки на это я заметила у Анатоля давно, когда он объяснял мне, почему переводит проповеди отца. Это было не проповедью Евангелия, а разоблачением. Приглашением за стол переговоров предполагаемых будущих прихожан. Я умножила свою оценку ума Анатоля на десять, теперь, оглядываясь назад, вынуждена применить тот же счет ко всем, кого мы тут узнали. Дети, допекавшие нас каждый день, прося денег и еды, не были попрошайками, они привыкли к распределению излишков и не понимали, почему мы не делимся своими. Вождь, который предложил взять в жены мою сестру, разумеется, не жаждал, чтобы отец отдал ему свою вечно ноющую «муравьиху»! Догадываюсь, папа Нду деликатно намекал, что мы стали обузой для деревни во времена голода, что в здешних местах люди справляются с подобными обузами, перераспределяя семьи, и если такая идея нам представляется невозможной, то не лучше ли нам куда-нибудь переехать. Папе Нду, конечно, было свойственно начальственное высокомерие — вспомнить хотя бы тот случай, когда он устроил выборы в церкви, желая унизить отца, — но, как я теперь понимаю, в вопросах, касающихся жизни и смерти, он был почти великодушен.
Печально видеть, что лучшие способности и дипломатичность заирцев вынужденно тратятся лишь на поиски способов выживания, притом что несметные сокровища алмазов и кобальта ежедневно уплывают у нас из-под ног. «Это не бедная страна, — не устаю втолковывать я своим сыновьям так, что они, наверное, слышат это даже во сне, — а страна бедных».
Вечером выясняется, что никакой зарплаты, не говоря уж о прибавке, нет. Однако Анатоль возвращается с работы в приподнятом настроении из-за всеобщей забастовки, о которой тихо рассказывает за ужином, тщательно, как всегда, пользуясь эвфемизмами и вымышленными именами — опасаясь поставить под угрозу мальчиков. Хотя наверняка даже Перл-Харбор ускользнул бы сегодня от их внимания, так сосредоточены они были на поглощении маниока. Чтобы «растянуть» еду, я отщипываю левой рукой маленькие щепотки со своей тарелки, качая на правой Мартина. И с каждым проглоченным им кусочком чувствую себя более голодной.
