От этого места меня бросало в дрожь. В первый рабочий день, 17 января, я села в автобус на углу своей улицы, тряслась в полудреме, а потом открыла глаза в другом мире. Городок состоял из нескольких рядов блестящих металлических домов и десятков баров, сиявших огнями на рассвете и окруженных духом свежей блевотины и битого стекла. Автобус с шипением остановился сразу за воротами, чтобы произвести странную смену персонала. Мы, учителя и горничные, вышли из него, а принять автобус должен был усталых растрепанных проституток — знавших две-три простейших фразы по-английски конголезских девушек с обесцвеченными и выкрашенными оранжевой краской волосами и сползавшими с плеч бретельками дорогих американских бюстгальтеров под откровенными блузками. Я представила, как они возвращаются домой, складывают свою униформу и, обернувшись кангами, отправляются на базар. Пока мы стояли, глазея друг на друга, мимо нас с ревом проезжали направлявшиеся в джунгли грузовики, набитые бригадами мужчин, явно (судя по виду проституток) не спавших всю ночь.
В течение года я наблюдала, как эти грубые, но энергичные иностранцы отправляются строить тысячи миль временных дорог для подвоза кабеля, механических станков, листового металла, проезжая мимо деревень, жители которых так и закончат свою жизнь без электричества, механических станков и листового металла. Между тем провинция Шаба изобилует ревущими водопадами, которых более чем достаточно, чтобы обеспечить ее собственным электричеством. Но, получивших электроэнергию из столицы, из рук самого Мобуту, шахтеров будет легко заткнуть при первых признаках народного недовольства. В конце концов, Катанга ведь уже однажды пыталась отделиться. В то время, когда я работала в Маленькой Америке, мы верили, будто именно этим объясняется столь странный проект.
С тех пор как я уволилась, мы узнали больше — достаточно для того, чтобы я прокляла свой, пусть мизерный, вклад в строительство Инги — Шабы. Это был не только необоснованный, но и бесчестный проект. Никто и не собирался его успешно осуществлять. Не имея возможности обслуживать трассу, тянувшуюся сквозь «сердце тьмы»
[126], инженеры наблюдали, как хвост этого чудовища рассыпается с той же скоростью, с какой возводится его головная часть. В конце концов все оно было обобрано до нитки подобно тому, как муравьи-листорезы догола обгладывают дерево: гайки, болты и то, что могло сойти за кровельные материалы, перекочевало в джунгли. И не предвидеть этого было нельзя. Но, ссудив Конго более миллиарда долларов на постройку линии электропередачи, Экспортно-импортный банк США гарантировал себе постоянный долг с нашей стороны, который мы будем выплачивать кобальтом и алмазами отныне и во веки веков. Или, по крайней мере, до конца правления Мобуту. Есть даже шутка: угадай, что настанет прежде. При многомиллиардном долге иностранному банку все мечты о независимости, если они еще теплились, оказались в долговой тюрьме закованными в кандалы. Теперь черный рынок сделался до такой степени «здоровее» официальной экономики, что я видела людей, заирами затыкавших щели в стенах своих домов. Незаконная продажа минералов за границу стала настолько распространенной, что наши соседи, Французское Конго, на территории которого нет ни одного рудника, превратились в пятого крупнейшего в мире экспортера алмазов.
А все, что не уплывает за границу, оседает в «королевских закромах». Даже если бы моя сестра Рахиль и Уильям Шекспир объединили свою интеллектуальную мощь, чтобы придумать небывало сумасбродного деспота, они не сумели бы переплюнуть Мобуту. Сейчас он строит в родной деревне Гбадолите дворец по образцу того, который имеет в Иране его друг шах. Говорят, там у него в парке, огороженном высокими стенами, расхаживают жирные павлины, они клюют зерно с серебряных тарелок, украшенных чеканным мавританским орнаментом. Бензиновый генератор, с помощью которого дворец освещается, так жутко ревет днем и ночью, что разбежались все обезьяны в окру́ге. Кондиционеры приходится держать включенными постоянно, чтобы жара не повредила позолоту на люстрах.
За стенами дворца деревенские женщины, сидя на корточках у себя во дворах, варят маниок в выброшенных колпаках от автомобильных колес, и если вы спросите у них, что для них означает независимость, они сердито посмотрят на вас и замахнутся палкой — чтобы не приставали. Все города переименованы, а называть друг друга мы теперь должны «гражданами» и «гражданками».
В центре Киншасы, где во многих барах имеются телевизоры, Мобуту в леопардовой шапке появляется на экранах каждый вечер в семь часов — с целью объединения нации. «Сколько в стране отцов?» — вопрошает он снова и снова в этом записанном на пленку представлении. И такая же записанная на пленку аудитория ответствует: «Один!»
«Сколько в стране племен? Сколько партий? — продолжает он. — Сколько хозяев?»
И каждый раз его верноподданническая аудитория вопит: «Моко! Один!»
Изображение мигает, а граждане пьют пиво и беседуют о собственных делах. Мобуту говорит на своем племенном языке. Большинство людей в барах его даже не понимают.
Рахиль Аксельрут Дюпрэ Фэрли
«Экваториал», январь, 1978
Послушайте, не верьте в волшебные сказки! После «они поженились и жили счастливо» вам никогда не рассказывают настоящего окончания истории. Даже если удалось выйти замуж за принца, вы все равно просыпаетесь по утрам с привкусом очистителя для труб во рту и волосами, сбившимися набок.
Бедная маленькая я, вдруг ставшая женой дипломата, на краю пер… при… превозданного леса, в платье от Диора и длинных черных перчатках на посольских приемах в Браззавиле, Французское Конго. Это сказочная часть истории, и поверьте, это было весело, пока не закончилось. Я чувствовала себя, как настоящая Золушка. Мои волосы прекрасно выглядели во влажном воздухе, у меня был личный парикмахер-француз (по крайней мере, он так говорил, хотя я подозревала, что он бельгиец), приходивший к нам домой по вторникам и субботам. Лучшую жизнь трудно вообразить. Никто бы не поверил, что несколько лет назад я жила со своей семьей на другом берегу реки, что я — та самая Рахиль, которая вкалывала, барахтаясь в грязи, и была готова душу продать за сухой мохеровый свитер и флакон лака для волос «Файнал нет»! Боже! Как посольская жена я получила отличное политическое образование. Французское Конго и новоиспеченную Республику Конго разделяют одна река и тысячи миль современного мышления. Потому что они там попытались все делать сами, но темпреамента не хватило. У них до сих пор нет приличной телефонной связи. За время моей дипломатической службы худшее, что приходилось делать мне, это распекать слуг, которые неровно подстригли гибискусы на лужайке или плохо стерли плесень с хрусталя.
Ну, теперь все позади. Дипломат — не дипломат, но мужчина, бросающий жену ради любовницы, — это не счастливый улов, как я с сожалением обнаружила позднее. Что ж, век живи — век учись. Как говорится, все мы крепки задним умом.
Реми, мой третий муж, был очень преданным. И пожилым. Моя жизнь — это тридцать три несчастья, и половина их проходит по брачному депертаменту, но в конце концов мне повезло в любви с Реми Фэрли. По крайней мере, ему хватило совести умереть и оставить мне «Экваториал».
