Разумеется, я не скажу ей этого в лицо. Клянусь, я за все эти годы слова дурного не произнесла по этому поводу. Тем более что это не так уж трудно при том, как редко мы пишем друг другу. Лия присылает лишь рождественские открытки, обычно они приходят сюда к Пасхе. Наверное, заирские почтовые служащие либо слишком ленивы, либо вечно пьяны. А если я и получаю письмо, то испытываю разочарование. В нем: ну, как ты поживаешь, у меня родился еще один ребенок, которого назвали так-то. Могла бы хоть дать им нормальные английские имена. О моем отеле Лия вообще не спрашивает.
Мы продолжаем надеяться на поддержание семейных связей, однако семья наша распалась после трагической смерти Руфи-Майи. По этому поводу можно горевать всю жизнь, и мама особенно сильно хандрит до сих пор. А Лия решила заплатить за это, став «невестой» Африки. Ада теперь, когда она наконец избавилась от своего увечья, могла бы найти себе приличного парня, так нет же, ей нужно запихать свои лучшие годы в пробирку с болезнетровными паразитами.
Что поделаешь, это их решение. То, что случилось с нами в Конго, было просто несчастным случаем: два противоположных мира врезались друг в друга, породив трагедию. После подобного можно только идти собственным путем соответственно тому, что у тебя в сердце. А в моей семье, у всех в сердцах, похоже, совершенно разное.
Я спрашиваю себя, могла ли я тогда что-нибудь сделать? Ответ — нет. Я настроила себя на то, чтобы подняться выше всего этого. Не забывать причесываться и делать вид, будто меня здесь нет. Черт, разве я не вопила день и ночь, что мы в опасности? Да, это правда, что, когда это случилось, я была там старшей, и не сомневаюсь, есть люди, которые заявят, что ответственность на мне. Была лишь минута, когда я, вероятно, могла бы оттащить ее, но все произошло быстро. Она так и не узнала, что с ней случилось. А кроме того, невозможно отвечать за людей, которые тебя игнорируют, даже в твоей собственной семье. В общем, я отказываюсь чувствовать себя ответственной хоть в какой-то степени.
Здесь, в «Экваториале», обычно я завершаю день тем, что лично закрываю бар и сижу в темноте со своим стаканчиком на ночь и последней сигаретой, прислушиваясь к жутковатым звукам помещения, из которого исчезло веселье. Есть такие маленькие мерзкие существа, они забираются в солому на крыше — беличьи обезьяны или как там они называются, — их замечаешь только ночью. Они визжат и смотрят на меня своими глазками-бусинками, пока я не схожу с ума и не начинаю вопить: «Заткнитесь, черт бы вас побрал!» Порой я сбрасываю шлепанцы и швыряю в них, чтобы заставить их замолчать. Лучше, чтобы здесь всегда была толпа бизнесменов и вино лилось рекой. Правда, нет смысла проводить много времени в одиночестве и в темноте.
Лия Прайс Нгемба
Киншаса, сезон дождей, 1981
Анатоль в тюрьме. Возможно, в последний раз. Я выбираюсь из кровати, надеваю туфли и заставляю себя заняться детьми. За окном дождь льет на промокших и без того до нитки, потемневших коз, на велосипеды, на детей, я смотрю на это и думаю: конец света. Как бы мне хотелось, чтобы мы не возвращались из Атланты!
Но мы должны были. Ведь такой человек, как Анатоль, много может сделать для своей страны. Разумеется, не при нынешнем режиме, единственная цель которого — удержать власть. Мобуту опирается на людей, быстрых на расправу и не задающих вопросов. В настоящее время единственная почетная работа на правительство — это работа по его свержению. Так утверждает Анатоль. Он предпочитает находиться здесь, пусть даже в тюрьме, а не повернуться спиной к творящемуся в ней безобразию. Я знаю, каковы представления моего мужа о чести, так же хорошо, как стены своего дома. Я встаю, надеваю туфли и ругаю себя за желание уехать. Теперь я потеряла все: человека, с которым делила его идеалы, и тайное убежище, какое держала про запас на случай, если окончательно лишусь собственного. Я всегда надеялась, что в крайнем случае сумею убежать домой. Теперь — вряд ли. Вытащив этот козырь на свет и хорошенько его рассмотрев, я обнаружила, что он для меня бесполезен, обесценился от времени. Как старая розовая конголезская банкнота.
Как это случилось? Я уже трижды ездила туда, и с каждым разом все больше чувствовала себя там чужой. Америка ли ушла у меня из-под ног или она стоит на месте, а я уто́пала по своей дороге к чему-то, за чем гналась, следуя за столбом дыма в собственном Исходе? В наш первый приезд Америка показалась нам вполне подходящим местом. Во всех отношениях. Тогда я была беременна Патрисом, значит, это был 1968 год. Паскалю было почти три года, и он с лету хватал английский, как маленький попугайчик. Я изучала в университете Эмори агрономию, Анатоль — политологию и географию. Он был потрясающим студентом, впитывал все из книг, а потом смотрел дальше, желая постичь то, чего не знали даже его педагоги. Публичную библиотеку считал раем.
— Беене, — шептал он, — обо всем, что приходит мне в голову, оказывается, уже написана книга!
— Будь осторожен, — дразнила я, — может, там есть и книга о тебе.
— Какой ужас! Полная история моих мальчишеских преступлений!
Ночной сон Анатоль начал считать непозволительным потворством самому себе, воображая, сколько книг он мог бы прочитать в ночные часы. У него были кое-какие трудности с устной речью, например, Анатоль никогда не произносил слово «sheet», потому что на его слух оно звучало неотличимо от «shit»
[127], но читал с такой алчностью, какой я прежде не видела. А я могла побыть со своей семьей. Ада успешно училась в медицинской школе и была очень занята, но мы фактически жили с мамой. Она была так добра к нам. Паскаль лазал по ее дому и дремал у нее на коленях, как котенок.
Второй раз я поехала, чтобы подлечиться — после рождения Паскаля у меня была угрожающая анемия — и сделать мальчикам повторную вакцинацию. Мама собрала деньги нам на билеты. Летела только я с сыновьями, и мы задержались дольше, чем рассчитывали, позволив себе продлить наслаждение таким изысканным удовольствием, как хорошая еда. А также дать маме возможность лучше узнать своих внуков. Она свозила нас на океан, в открытое всем ветрам место — на песчаные острова напротив побережья Джорджии. Мальчики совсем потеряли голову от своих открытий и длинных ровных пространств, по которым можно бегать. А у меня эта поездка вызвала тоску по дому. Аромат побережья напоминал запах рыбного базара в Бикоки. Стоя на берегу, я устремляла взгляд в необозримую пустоту, к Анатолю и тому, что оставила в Африке.
Нелепо жаловаться на это, но бо́льшая часть Америки совершенно лишена запахов. Наверное, я замечала это и прежде, однако в последний приезд восприняла как ущерб. Несколько недель по приезде я постоянно терла глаза, мне казалось, что я теряю зрение или слух. На самом деле это было отсутствие запахов. Даже в продовольственном магазине, в окружении такого разнообразия еды, какого в Конго и за целую жизнь не увидишь, я не ощущала в воздухе ничего, кроме смутной дезинфицированной пустоты. Я поделилась своим наблюдением с Анатолем, который, естественно, заметил это гораздо раньше.
