Когда я заканчиваю читать книгу от начала до конца, я читаю ее снова, от конца до начала. И это получается иная книга, задом наперед, и, читая ее, можно научиться чему-то новому.
Можете соглашаться или нет — ваше дело. Таков другой способ читать книгу, хотя мне говорят, что нормальному мозгу подобное недоступно: онпутсоден отэ угзом умоньламрон отч тяровог емн ятох угинк татич босопс йогурд вокат. Нормальный, как я понимаю, может видеть слова так, как я, только если они достаточно поэтичны: «Но ты тонка, как ноты тон».
Мое собственное имя, как я привыкла думать, Сйарп Нелле Ада. Порой я его так и пишу, не задумываясь, а люди недоумевают. Для них я просто Ада или иногда для моих сестер — жуткая односложная А-и-да
[23] — аскар-ида, гн-ида, паних-ида, хлам-ида, об-ида.
Я предпочитаю — Ада, читается туда и обратно, как я люблю. Я — идеальный палиндром. Саван на вас! На обложке блокнота наискосок написала в качестве предупреждения: «Болвана — в лоб!»
Свою сестрицу-близняшку я предпочитаю называть Спящая Лия, потому что с моей половины игрового поля, откуда обычно наблюдаю за ней, она напоминает сонную массу мышц, какой в сущности и является.
Конго — отличное место, чтобы научиться читать одну и ту же книгу много раз. Когда льет сильный дождь и мы на много часов оказываемся пленниками в собственном доме, мои сестры жутко скучают. Однако есть же книги! Звенящие слова на бумажной странице призывают мои глаза потанцевать вместе с ними. Любой другой продерется раз через книгу и тем ограничится, но Ада способна сделать в ней новые открытия, читая туда-сюда.
Когда сезон дождей настиг нас в Киланге, это стало настоящим бедствием. Нас предупреждали, что в октябре следует ждать дождей, однако в конце июля — что не удивило в Киланге никого, кроме нас, — безмятежное небо вдруг разверзлось, обрушив на нас хляби свои. «Льет как из ведра», — говорила мама. Действительно, лило как из ведра, из бадьи, из цистерны. Такой дождевой чумы прежде мы не видели и даже не представляли у нас в Джорджии.
Сидя под карнизом крыльца, наш питомец Мафусаил-Метусела визжал, как человек, тонущий в клетке. Метусела — африканский серый попугай с изящной «чешуйчатой» головой, острым скептическим, как у мисс Лип, взглядом и алым хвостом. Живет во внушительной бамбуковой клетке высотой с Руфь-Майю. Его жилище представляет собой огороженное крепкими рейками треугольное пространство. Давным-давно кто-то выделил ему эти девятнадцать на тридцать шесть дюймов и предоставил в полное распоряжение.
Попугаи славятся своим долголетием, а африканские серые попугаи среди всех на свете птиц — лучшие мастера подражать человеческой речи. Слышал об этом Метусела или нет, но он говорит плохо. Целый день бормочет что-то себе под нос, как дедушка Уортон. В основном произносит что-то невнятное на киконго, но порой выкрикивает нечто бессвязное, как Ворон мистера По, по-английски. В первый дождливый день попугай поднял голову и пронзительно прокричал сквозь рев бури две свои лучшие фразы на нашем языке. Первую голосом мамы Татабы, с повелительной интонацией: «Вставайте, брат Фаулз! Вставайте, брат Фаулз!» А потом низким рокочущим голосом: «Отвали к свиньям, Метусела!»
Преподобный Прайс в свою очередь поднял голову от стола, стоявшего у окна, и отметил слова «отвали к свиньям». Нравственно сомнительный призрак брата Фаулза навис над нами.
— Это, — заявил преподобный, — католическая птица.
Мама оторвала взгляд от шитья. Мы с сестрами заерзали на стульях, ожидая, что сейчас папа назначит Метуселе наказание в виде Стиха.
«Стих» — наше семейное проклятие. Других, счастливых детей могли просто выпороть за их прегрешения, однако нас, девочек Прайс, карали с помощью Библии. Преподобный смотрел на тебя пронзительно и объявлял: «Стих!» Затем медленно, пока ты извивался у него на крючке, писал на листке бумаги, например: «Иеремия 48:18». И тогда прощай на сегодняшний день солнечный свет или Братья Харди
[24], потому что ты, бедная грешница, будешь до одурения переписывать своей левой, здоровой рукой Иеремию 48:18 — «Сойди с высоты величия и сиди в жажде, дочь — обитательница Дивона, ибо опустошитель Моава придет к тебе и разорит укрепления твои» — и еще тридцать девять последующих стихов. Сто полных строк будет переписано от руки, поскольку вину твою обличает только последний. В случае с Иеремией 48:18 это стих 50:31 — «Вот. Я — на тебя, гордыня, говорит Господь Бог Саваоф; ибо пришел день твой, время посещения твоего». Только дойдя до этой, сотой строки, ты поймешь наконец, что наказана за грех гордыни. Хотя могла об этом догадаться и раньше.
Порой отец заставляет нас переписывать из Библии «короля Якова», но предпочитает пользоваться американским переводом, куда входят его любимые Апокрифы. Заветное желание преподобного — чтобы все баптисты усвоили Апокрифы.
Кстати, интересно, неужели наш отец настолько хорошо помнит всю Библию, что может с ходу выбрать нужный назидательный стих и сделать обратный отсчет на сто предыдущих? Или просиживает ночи напролет, подбирая стих для каждого вероятного проступка, и складирует эти боеприпасы впрок для своих дочерей? В общем, это впечатляет не меньше, чем устный подсчет итоговой суммы в «Пигли-Вигли». Мы все, особенно Рахиль, живем в страхе перед проклятым Стихом.
Но что касается сквернословия Метуселы в тот первый дождливый день, то, повторю, птицу нельзя было заставить переписывать Библию. Забавно, Метусела был таким же исключением из правил преподобного, как те конголезцы, которых наш папа не мог подчинить себе. Метусела был хитрым маленьким представителем самой Африки, открыто жившим в нашем доме. Более того, он в нем поселился первым.
Мы слушали болтовню попугая, сидя невольными затворницами в доме, неуютно близко к папе. Пять часов наблюдали сквозь ливень за маленькими красными лягушками с длиннющими, как у персонажей комиксов, пальцами на лапах, которые облепляли окна и постоянно прыгали вверх по стенам. Наши всепогодные плащи висели на шести своих крючках; вероятно, они были рассчитаны на любую погоду, кроме этой.
Дом состоит из глинобитных стен и пальмовой соломенной крыши, но отличается от остальных домов в Киланге. Прежде всего, он больше, имеет просторную переднюю комнату и две спальни в глубине, одна из них напоминает больничную палату времен Флоренс Найтингейл, потому что заполнена койками под москитными сетками — для избыточного количества девочек в семье. Кухня — в отдельной хижинке позади главного дома. На расчищенной площадке за нею — уборная, торчит совершенно бесстыдно, несмотря на жуткие проклятия, которыми Рахиль осыпает ее каждый день. Там же неподалеку — курятник. Окна в нашем застеклены, сам он стоит на цементном фундаменте и имеет цементный пол. В остальных домах полы земляные. Мы видим, как женщины часто метут хижины и голые площадки перед ними метлами из пальмовых листьев, и Рахиль со своей обычной злобностью замечает, что подобный пол можно мести хоть до второго пришествия, он все равно никогда не будет чистым. Благодарение Богу и цементу, наша семья от такой безысходности избавлена.
