Мне недоставало свободы. В деревне было столько всего, чего я не хотела пропустить. И в первую очередь это касалось Ибена Аксельрута. Он что-то замышлял. В прошлый раз, следя за ним, мы с Адой услышали, как дико заверещала его рация и он скатился со своей койки, бормоча такие слова, что можно было попасть в ад за одно то, что ты их слышишь. Аксельрут встал на колени возле сундучка, надел на голову проводное устройство и много раз повторил: «Прием, прием, прием…» А потом: «Ну, теперь им конец, сэр!» Господи, я рванула оттуда со всех ног!
И теперь я могу никогда не узнать, кому или чему конец, поскольку создается впечатление, что мы вынуждены будем валяться на своих койках вечно, пока льет дождь. По крайней мере, Рахиль оказалась полезной — в кои-то веки. В отчаянных ситуациях она умеет рассмешить нас. Ее главный талант — пародировать радиорекламы голосом мифической манекенщицы: «Прошедший медицинские испытания дезодорант „Одороно“ устраняет запах под мышками и надежно предупреждает появление влаги!» После этого Рахиль отбрасывает голову назад и вскидывает руки вверх, демонстрируя потемневшие от пота подмышки. «Рекламировала» она и всевозможные средства для ухода за волосами, закручивая свою светлую гриву в коровью лепешку на макушке: «Современный образ роскоши!» И еще обожала напоминать нам об обезжиренном быстрорастворимом сухом молоке «Гвоздика» («Новые волшебные кристаллики растворяются мгновенно!»), которое стало основой нашей еды и не растворялось мгновенно, а плавало в стаканах комками, как сгустки свернувшейся белой крови. Нас уже так тошнило от этих комков, что мы даже во сне ими давились.
Рано или поздно, однако, эта игра сестре надоедала, и тогда все затихало, а мы тоскливо возвращались к своим книгам. Имевшееся у нас чтиво было случайным и неподходящим, его нам доставляли в картонных ящиках без надписей из Леопольдвиля. Мы подозревали, что мистер Аксельрут сбывал ящики с лучшими книгами другим, более везучим детям, жившим в каких-то иных местах. Дома, в Вифлееме, мы сами организовывали передачу книг обездоленным, и теперь мне было жаль тех детей, которые корпели над нашими пыльными подержанными романами и устаревшими руководствами по плотницкому делу «Сделай сам», да еще должны были быть за это благодарны. Клянусь, когда мы вернемся домой, отдавать свои самые лучшие книги обездоленным.
Из того же детсадовского набора, в каком прибыли «Близнецы Боббси», я выбрала одну из книг о Нэнси Дрю, просто от скуки, чувства вины и злости из-за того, что поставлена в столь унизительное положение, будучи в сущности молодой женщиной, которая менструирует и способна читать на уровне колледжа. Хотя должна признать, что истории про Нэнси Дрю меня захватили. В одной из них был странный таинственный сюжет. Когда я лежала в постели, пытаясь уснуть, он увел меня далеко в сторону развернутых фантазий, явно грешных. Правильно, наверное, говорят, что праздный ум — мастерская дьявола. В те времена я часто размышляла о дьяволе. Воображала, как Нэнси спускается по длинной железной лестнице в преисподнюю, а внизу ее ждет мужчина. Порой это была просто тень без лица, в шляпе. Иногда на его изящном лице со шрамами играла улыбка, обнажавшая щербинку между зубами. А нередко это был тот самый красный дьявол с этикетки пряной консервированной ветчины «Андервуд», самодовольный, злобный, в галстуке-бабочке, с усами и острым, как стрела, хвостом. Не могу сказать, бодрствовала я или уже впала в лихорадочный цветной сон, когда этот сюжет впервые пришел мне в голову. Помню только, что я внезапно очнулась, ощущая резкий запах собственного пота и приятное покалывание внизу живота. Я знала, что это ощущение греховное. Но, несмотря на это, похожие сны снились мне все чаще, и я уверена, что, когда они начинались, я еще не совсем спала.
Через несколько недель приступы такой лихорадки стали более ярко выраженными, и мама решила увеличить мне дозу хинина, поскольку я была крупной и активной для своего возраста. Выяснилось, что мои ощущения внизу живота были побочным симптомом малярии.
На Рождество мама подарила нам разные предметы для рукоделия. Мы знали, что многого ожидать не приходится, но, чтобы об этом не забывали, свою утреннюю рождественскую проповедь папа посвятил тому, что в сердце нужно хранить благодать, которая вытесняет жажду земных благ. И все же. Вместо рождественской елки мы поставили пучок пальмовых веток, воткнутых в ведро с камнями. Когда собрались вокруг него и ждали своей очереди развернуть жалкие самодельные подарки, я, глядя на эту убогую «елку», украшенную белыми ангелочками из цветков плюмерии, пожелтевших по краям, решила, что лучше уж было вообще ничего не устраивать. Если тебе только что исполнилось пятнадцать и у тебя даже не было деньрожденного торта, трудно к Рождеству стать достаточно взрослой и примириться с подобным «праздником».
Мама объявила, что теперь мы можем посвящать свободное время тому, чтобы готовить себе «сундучки надежды», то есть — приданое. Об этой традиции я слышала и раньше, однако не придавала ей значения. На задних обложках книг комиксов я видела рекламные картинки, обещавшие нечто невероятное, поэтому думала, будто готовить сундучки надежды иносказательно значит делать упражнения для развития груди, чтобы иметь красивый бюст
[44]. Оказалось — ничего подобного. Мама имела в виду именно баул, в него девушка должна складывать все, что ей пригодится когда-нибудь, когда она выйдет замуж. Вот мы и тащили (тайно или не тайно) все эти нитки мулине, фестонные ножницы и прочее через Атлантику.
Предполагалось, что, лежа в кроватях и глядя на свою паршивую обувь, мы должны с энтузиазмом строить долгосрочные планы замужества. Рахили и Аде было назначено множество разных заданий, но моей сильной стороной домашняя сфера не была никогда, поэтому я должна была сосредоточиться на единственном большом проекте: вышивании скатерти крестиком — тысячами крохотных разноцветных крестиков. На полотне смывающейся краской был напечатан рисунок, как на раскраске по номерам. Это под силу даже обезьяне, если у нее хватит терпения. Надежда, вероятно, была на то, что после окончания работы найдется кто-нибудь, кто захочет на тебе жениться.
Лично мне это не кажется вероятным. Прежде всего грудь у меня плоская, я невзрачная и очень худая. Когда мы с Адой учились в первых двух классах, все было еще ничего, а потом стало гораздо хуже. Мы были дочерьми священника и выглядели, как луковые перья на клумбе с петуниями среди всех этих девятиклассниц с кокетливыми глазками, тональным кремом на лицах и грудями, выпирающими вперед под мохеровыми свитерами. Ни один мальчик никогда не посмотрел на меня — разве что ему нужна была помощь с домашним заданием. Кстати, меня это не так уж огорчало. Поцелуи отдают средствами чужой гигиены рта. Если хочешь «увидеть звезды» — как описывает все это Рахиль, — почему бы просто не забраться в темноте на дерево? Размышляя о будущем, я представляю себя миссионеркой, учительницей или фермершей, объясняющей другим, что Господь помогает тем, кто помогает себе сам. Это в любом случае благочестивая жизнь (при условии, что Ада будет находиться где-нибудь за сотню миль от меня); я намерена проводить вне дома больше времени, радуясь Божиим творениям, и носить брюки, если это вообще возможно.
