Бонго Банго Бинго. Такую историю про Конго рассказывают теперь в Америке: сказку о каннибалах. Слышала я подобные истории: тоскливый взгляд сверху на голодного; голодный взгляд сверху на умирающего с голода. Виноватый винит пострадавшего. Сомнительные праведники рассуждают о каннибалах, гнусных про́клятых грешниках. От этого все чувствуют себя лучше. Вот Хрущев танцует с туземцем — пожирателем людей — и учит его ненавидеть американцев и бельгийцев. Это должно быть правдой, иначе откуда бедным конголезцам узнать, за что им ненавидеть американцев и бельгийцев? В конце концов, у нас ведь белая кожа. Мы едим их еду в своем большом доме и бросаем им кости, которые падают в траву как попало, и по их расположению можно предсказать наше будущее. Зачем вообще конголезцам знать нашу судьбу? В конце концов, это мы предложили им скармливать своих детей крокодилам, чтобы они познали Царство Божие, его власть и славу.
Все американцы знают, как выглядит конголезец. Танцующие кости, обтянутые кожей, губы, вывернутые, как устричные раковины, — никчемный человек с бедренной костью в волосах.
Нганга Кувудунду, в белом, без кости в волосах, стоит на краю нашего двора. Одиннадцатипалый. Он снова и снова повторяет окончание своего имени — слово «дунду». Дунду — разновидность антилопы. Или это небольшое растение рода верониковых. Или холм. Или цена, которую надо заплатить. Много зависит от интонации. Одно из этих значений — то, что ждет нашу семью. Однако нашим баптистским ушам из Джорджии этого не уловить.
Рахиль
Папа улетел с Ибеном Аксельрутом в Стэнливиль, вероятно, для того же, для чего медведь переходит через гору. Единственное, что он смог увидеть, это другая сторона Конго. Второй причиной его путешествия были пилюли хинина, которые у нас должны были вот-вот закончиться, какая неприятность. У хинина отвратительный вкус. А вдруг из-за него возникнут проблемы с волосами? Я случайно узнала, что Руфь-Майя все это время их не глотала: однажды заметила, как она засовывает пилюлю глубоко за щеку, за последний зуб, чтобы ее не было видно, когда мама велит открыть широко рот и проверяет, проглотили ли мы лекарство. Потом Руфь-Майя выплевывает ее в ладошку и прилепляет к стене за своей койкой. Я-то глотаю. Не хватает мне еще вернуться домой с какой-нибудь мерзкой болезнью. Мои «сладкие шестнадцать» наступили, а меня ни разу по-настоящему не поцеловали, это плохо, но быть еще и Тифозной Мэри
[49] — это уж слишком, прости, Господи!
Папа злится на Андердаунов. Обычно они каждый месяц присылают минимум того, что считают необходимым для нас (поверьте, совсем немного), но на сей раз прислали только письмо: «Готовьтесь к отъезду. Прилагаем особый план вашей эвакуации, назначенной на 28 июня. Мы покидаем Леопольдвиль на следующей неделе и устроили так, чтобы ваша семья летела вместе с нами до Бельгии».
Конец? Семья Прайсов жила с тех пор долго и счастливо? Не тут-то было! Папа одержим идеей остаться тут навсегда. Мама тщетно пытается объяснить ему, что он подвергает опасности жизни своих детей, но отец даже к собственной жене прислушаться не желает, что уж говорить о старшей дочери. Я вопила и пинала ногами мебель, пока от стола не отлетела ножка, устраивала такие истерики, что было, наверное, слышно аж в Египте. Ну что еще может сделать девочка? Оставаться здесь? Когда остальные сматываются домой, прыгают там от радости, как кролики, и пьют колу? Это вопрос жизненной справедливости.
Из Стэнливиля папа вернулся со вставшими дыбом волосами от последних новостей. Как я поняла, они провели-таки выборы и победил человек по имени Патрис, если вы можете в это поверить. Патрис Лумумба. Папа сообщил, что у партии Лумумбы тридцать пять из сотни мест в новом парламенте, и этим он обязан своему естественному, животному магнетизму. А также многочисленности населения его родного города. Это напоминало выборы ученического совета в старшей школе Вифлеема, где побеждал тот, у кого больше друзей. У дочери священника никакого шанса не было. Сколько ни флиртуй, ни притворяйся своей в доску, ни задирай юбку до пояса, они все равно будут считать тебя L-7
[50]. Занудой, иными словами. Вот и попробуйте найти себе парня в подобных обстоятельствах. Поверьте, ваши шансы равны нулю.
Итак, мистер Патрис Лумумба теперь будет премьер-министром Конго, и это будет уже не Бельгийское Конго, а Республика Конго. И что, думаете, кто-нибудь в унылом месте, где мы живем, это заметит? Ну да, конечно, им всем придется поменять свои водительские удостоверения. В двухмиллионном году, когда они проложат сюда хотя одну дорогу и у кого-нибудь появится машина.
— А он действительно коммунист, как говорят? — спросила мама.
— Да вроде не то чтобы очень, — ответил папа. Это было единственное миссисипское выражение, которое он перенял у мамы. Мы, например, спрашивали: «Ты погладила мое льняное платье, как я просила?», и она могла ответить: «Да вроде не то чтобы очень». Там, дома, мама бывала самоуверенной. Когда папы не было поблизости.
Отец сказал, что слышал выступление будущего премьер-министра Лумумбы по радио из какой-то цирюльни в Стэнливиле, и тот говорил о политике нейтралитета и африканском единстве. Он считает, что теперь Патрис Лумумба и другие избранные конголезцы пытаются определить, что было раньше, курица или яйцо, намереваясь создать правительство, которое станут поддерживать все в парламенте. Но беда в том, что они по-прежнему больше преданы своим племенам и их вождям. Представляю этот парламент: в изнурительной жаре сотня пап Нду в остроконечных шляпах и очках без стекол отгоняют мух волшебными скипетрами со звериными хвостами на конце и притворяются, будто не видят друг друга. Не исключено, что им понадобится сто лет только для того, чтобы решить, кто где должен сидеть. С меня хватит. Единственное, чего я хочу, это убраться отсюда домой и начать выскребать из своей кожи въевшуюся в нее конголезскую грязь.
Руфь-Майя
Маме нужно быстро набраться сил. После того как папа с Лией улетели на самолете, она легла в кровать и не вставала.
Это был самолет не мистера Аксельрута, который прилетает и улетает, когда хочет, а другой, такой же маленький, только желтый. Пилот был в белой рубашке, и от его волос пахло «Виталисом». А сам он пах чистотой. У него была жвачка «Эксперимент», и он дал мне одну пластиночку. Пилот был белым и говорил по-французски. Иногда люди говорят на этом языке, не знаю почему. Мы все надели туфли и вышли смотреть, как приземляется самолет. Мне приходится носить белые детские туфли, хотя я уже не маленький ребенок. Когда вырасту, мама все равно будет хранить эти туфли. Она закажет их из коричневого блестящего металла и будет держать на столе, там, в Джорджии, рядом с моей детской фотографией. Мама так поступала со всеми туфельками, даже с Адиными, неважно, что она одноногая; ее другая туфля завернута мыском кверху и стаптывается. Даже эту стоптанную сбоку туфлю мама сделала из металла и сохранила. Мои она тоже сбережет.
