Порой я просыпаюсь, рядом — никого. За окном светит солнце, и я понимаю, что уже давно день, и все ушли, я слишком сильно потею, но мне некому это сказать. А другой раз царит ночь, и мама с папой секретничают в темноте. Мама рассказывает: они охотились за белыми девочками в Стэнливиле. Заходили в дома и брали то, что хотели: еду, батарейки для радио… И заставили миссионеров стоять обнаженными, совсем без одежды, на крыше, а потом двоих из них застрелили. Все это обсуждают, мама сама слышала. Стэнливиль — это где доктор наложил гипс мне на руку. Неужели его тоже отвели на крышу больницы без одежды? Ящерки разбегаются вверх по стенам, унося слова, которые я хочу произнести. Папа говорит, что в Библии написано: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»
[69]. Он хотел положить руку маме на плечо, но она оттолкнула его. «Услышь моления раба Твоего и народа Твоего… Да будут очи Твои отверсты на храм сей днем и ночью»
[70].
Ночью и днем, ночью и днем. Иисус смотрит прямо в окна неважно чего. Он может видеть сквозь крышу, внутри наших голов, когда мы думаем плохое. Я старалась не думать о докторе без одежды там, на крыше, но видела желтые волосики на его руках. Рахиль завизжала, откинула назад свои белые волосы и стала грубить папе: «Какая разница — какая разница — какая разница! Да кто заметит разницу, если мы смоемся отсюда без оглядки и вернемся домой, где нам будет безопасно?» Он закричал: «Господь знает разницу! — И Рахиль упала раньше, чем я даже услышала звук его пощечины. — Господь презирает труса, который бежит, когда другие остаются и страдают».
Где мы будем в безопасности? Когда мама поднимает голову, ее взгляд такой холодный, что в нем даже нет никакой мамы, и говорит: «Натан Прайс, кроткие наследуют… Подожди, вот увидишь!»
Я знаю: кроткие наследуют, и последний станет первым, но племя Хама было последним. Значит, теперь они будут первыми? Не знаю.
В нашей семье мама идет последней. Ада — предпоследней, потому что у нее полтела калечные, а мама — за ней, поскольку в ней что-то повреждено даже больше, чем у Ады.
Нельсон показал мне, как найти безопасное место. Однажды я проснулась, а у кровати стоял он — Нельсон.
Может, он разозлился, потому что я хотела увидеть его голым? Язык меня не слушался, я не сумела произнести ни слова. А Нельсон стоял около кровати, и мама куда-то от меня ушла.
Он склонился надо мной и накрыл ладонью мой рот, и больше никого там не было. Совсем никого. «Ш-ш-ш-ш, — сказал он и закрыл мне рот. Я думала, Нельсон хочет сделать мне что-то плохое, но ведь он был моим другом. — Ш-ш-ш-ш, — сказал он снова, убрал руку и протянул мне подарок. — А бу, Банду. Возьми это!»
Банду — мое прозвище. Номмо Банду! Оно означает «самая маленькая», «на самом дне». И еще это — причина всего. Это мне Нельсон объяснил.
«Что это?» — спросила я, но только глазами, ни одного слова не вылетело у меня изо рта. Я заглянула в свои сложенные ладошки, куда он сунул свой подарок. Там была крохотная коробочка. Спичечный коробок. На нем была картинка со львом, и я предположила, что внутри будет маленький лев, мое домашнее животное, как те злые львы, которые едят муравьев, только добрый. Лев Стюарт. Но нет. Нельсон открыл коробочку и что-то достал из нее. Оно выглядело, как маленькая куриная косточка с хрящиком и тесемочкой и еще чем-то черным на ней, липкая. Это что-то мертвое? Я испугалась и хотела заплакать.
Нельсон сказал: не бойся. Объяснил, что это — из волшебного огня. Оно называется нкизи. Он заставил меня притронуться к нему, и меня не обожгло. Посмотри, сказал Нельсон и поднес это прямо к моим глазам. Там на боку была крохотная дырочка и такой же крохотный колышек, который в нее точно входил, привязанный тесемочкой. Быстро подуй в эту дырочку, чтобы твой дух вошел в нее. Нельсон вынул колышек и подул сам в маленькую дырочку, а потом быстро произнес мое имя: «Номмо Банду, Номмо Банду, Номмо Банду!» — и опять закрыл дырочку колышком. «Теперь ты в безопасности, — сказал он. — Если что-нибудь с тобой случится, если тебе будет грозить смерть или еще что-то, сожми это в руке — и бамбула! Руфь-Майя исчезнет».
Откуда мне знать? Но Нельсон знает все про мертвых. Его мама, папа, братья и новорожденная сестренка — все умерли и лежат на дне реки.
Я сказала, что не хочу исчезать.
Но он объяснил: только если тебе будет грозить смерть. Добавил, что так я не умру, а появлюсь где-нибудь в другом месте, где безопасно. Вместо того чтобы умереть, я окажусь в безопасности. Но для этого я должна думать об этом месте каждый день, чтобы мой дух знал, куда бежать, когда настанет время. Ты должна думать о своем убежище каждый день. Лицо Нельсона было прямо перед моим, и я чувствовала приятный запах. Это было мыло, которым он умывался и стирал одежду. Нельсон мой друг, он научил меня песенке, какой подзывают кур. Бидумука — магическое имя курицы. Никто этого не знает, даже Лия и папа.
Нельсон сказал: «Не забудь!»
Я положила коробочку с картинкой льва и волшебной обгорелой косточкой внутри под подушку. Нкизи. Порой я просыпаюсь и щупаю: она так там и лежит. Если они придут и заставят меня идти на крышу голой, я просто исчезну и окажусь где-то в ином месте. Но сначала мне нужно сообразить, куда отправиться. Я чувствую коробочку в руке. Подушка у меня мокрая, и коробочка стала мягкой, но я знаю, что́ у нее внутри. Секрет. Вижу в окно, что уже день, в соседней комнате разговаривают, и никто не знает, что у меня есть секрет. Нельсон куда-то ушел, и его мама умерла; интересно, куда он ушел, и я не могу вспомнить песенку, которую мы с ним пели курам.
Лия
Руфь-Майя продолжала болеть, а мама постепенно восстанавливалась. Глядя на них, свернувшихся в одной постели, и видя, как одна медленно распрямляется, а другая сдает позиции, я невольно обращалась неприятными мыслями назад, к нам с Адой в мамином чреве. Сколько раз я молилась, прося Бога объяснить мне: я ли виновата в том, что случилось с Адой? Если буду с ней особенно добра теперь, простится ли мне то, что я сделала ее калекой? Но такой огромный долг невозможно оплатить, даже приступать страшно.
Мама использовала внутренние резервы, не покушаясь на силы Руфи-Майи или чьи-либо иные. Создавалось впечатление, будто она вытягивает их прямо из спертого воздуха. Порой я видела, как мама, перед тем как встать, сидит на краю кровати, делая глубокие вдохи через поджатые тонкие губы. У нее были хорошие и плохие периоды, но в конце концов она воспрянула, перестала двигаться, как во сне. Это произошло неожиданно, в тот день, когда Рахиль сожгла омлет. Точнее, она сожгла два подряд, разведя слишком сильный огонь в печи. Единственный способ получить ровный медленный огонь для выпекания хлеба или приготовления такого нежного блюда, как омлет, — сначала развести большой огонь из хороших крупных поленьев, а потом, когда они прогорят, готовить на медленно тлеющих углях. У Рахили на это не хватало терпения. Она пыталась, разведя огонь, сразу начинать стряпню, что всегда заканчивалось печально. Только что разведенный огонь нельзя поддерживать на одном уровне, он либо разгорается сильнее, либо затухает. Этому меня научил Нельсон.
