Ада
На базар, на базар, покупать жирную свинью! Свинью жирную покупать! Базар на Базар на! Но, куда ни глянь, теперь никакой свиньи не увидишь. И даже собаки, которая стоила бы усилий и дров на разведение огня. Ни коз, ни овец — никого. Через полчаса после рассвета канюки поднялись с голого конголезского рекламного щита и улетели, хлопая крыльями так, словно кто-то вытряхивал старое черное шелковое платье. Мясной базар закрылся на время засухи, а дождей все нет и нет. Что касается травоядных, то убивать больше некого.
Июль принес нам странное явление семейства Фаулзов и последующее убеждение — во всех наших головах, в каждой по отдельности, — что их визит, вероятно, был сном. То есть во всех, кроме папиной. Отец часто поминает имя брата Фаулза всуе, он теперь убежден, будто камни на его пути подброшены этим заблудшим разносчиком преступно извращенного христианства.
А август вообще не принес нам никаких приятных снов. Состояние Руфи-Майи внезапно резко ухудшилось, она стала чахнуть, что было необъяснимо, учитывая предыдущее улучшение. Вопреки надеждам на любезно предоставленные миссис Фаулз антибиотики, температура у девочки неуклонно ползла вверх. Руфь-Майя снова залегла в постель с облепившими ее голову, потемневшими от пота волосами. Мама молилась маленькому стеклянному божеству с красными капсулами внутри.
Вторая половина августа принесла нам особую пятидневную килангскую неделю, начинавшуюся и заканчивавшуюся базарным днем и не содержавшую воскресенья, а ограниченную воскресеньями с обеих сторон, как скобками. Кстати, эта особая комбинация имеет один шанс из семи. Она выпадает в среднем семь раз в год, интервалы между ними длятся чуть дольше, чем путешествие Ноя на его мнимом ковчеге.
Представляло ли это редкое явление нечто особенное для соседей? Замечали ли они его? Неизвестно. Таково уж было наше содружество с килангскими собратьями. Однако у нас дома эта неделя прошла как странный мрачный праздник, поскольку каждый из пяти дней нас навещал вождь Киланги папа Нду. Удна Пап. Он высылал вперед своих сыновей, что-то выкрикивавших и размахивавших церемониальными частями животных, оповещая о приближении Его Преосвященства.
Каждый раз приносил подарок: в первый день — свежее мясо антилопы, завернутое в окровавленный кусок ткани (при виде этой крови мы едва не падали в обморок от голода!). На второй день — аккуратную округлую корзинку с плотно прилегающей крышкой, наполненную бобами мангванси. На третий — живую куропатку со связанными лапами; на четвертый — мягкую выдубленную шкуру муравьеда. А в последний день — маленькую резную статуэтку беременной женщины из розовой слоновой кости
[79]. Вид этой маленькой розовой женщины, конечно, вдохновил папу на разговор с папой Нду о ложных идолах. Но до этого, пятого дня — и потом постоянно — отец был в восторге от внимания к нему со стороны вождя. Преподобный кукарекал какую-то чушь, расхаживая по дому.
— Наше христианское милосердие воздается нам семикратно, — объявил он, допуская вольность с точки зрения математики и радостно хлопая себя по бедрам в штанах защитного цвета. — Чудесно! Орлеанна, не говорил ли я тебе, что вскоре Нду будет на нашей стороне?
— Думаешь, это конец, Натан? — спросила мама.
Она хранила молчание по поводу визитов папы Нду в наш дом. Мы ели мясо, и с удовольствием, однако безделушку мама убрала с глаз долой, в свою спальню. Нам было любопытно рассмотреть и потрогать интригующую маленькую розовую мадонну, но мама считала, что мы не должны проявлять к ней чрезмерный интерес. Несмотря на заверения брата Фаулза относительно характера папы Нду, она подозревала, что его дары не безвозмездны. И, как выяснилось, была права. Хотя нам понадобилось время, чтобы убедиться в этом.
Поначалу мы были просто польщены и изумлены: Удна Пап идет через двор прямо к нам в дом, останавливается на минуту перед святыней настенно-ручного зеркала Рахили, а потом устраивается в нашем единственном кресле с подлокотниками. Сидя в нем, как на троне, не снимая шляпы, он обозревает комнату сквозь свои пустые очки и со свистом размахивает мухобойкой из звериного хвоста — символом своего жизненного статуса. Каждый раз, снимая странную остроконечную шляпу, папа Нду представал крупным, могучим мужчиной. Темный куполообразный лоб и заметно начинающая отступать линия волос гармонировали с широкими лицом, грудью, плечами и чрезвычайно мускулистыми руками. Подтянув под мышками цветастую драпировку, он складывал руки на груди с видом человека, довольного своей внешностью. На маму это не производило впечатления. Но она мобилизовала свои хорошие манеры и выдавливала свежий апельсиновый сок, который вождь очень любил.
Отец, придававший теперь особое значение тому, что наш дом принимает папу Нду, подтащил стул поближе, сел на него верхом, сложив руки на спинке, и стал донимать его Писанием. Папа Нду попытался перевести разговор на деревенские дела или на смутные слухи о бунтах в Матади и Стэнливиле, доносившиеся до всех. Но в основном он потчевал папу лестными наблюдениями, например, такими: «Папа Прайс, у вас trop de jolies filles
[80] — слишком много хорошеньких дочерей» или менее приятными, однако более правдивыми замечаниями вроде: «Вы очень нуждаетесь в еде, n’est pas
[81]?» Для какого-то собственного тайного удовольствия он приказал «хорошеньким дочерям» (и мы повиновались) выстроиться перед ним шеренгой по росту. Самой высокой была Рахиль — пять футов шесть дюймов, со всеми данными, необходимыми для плаката «Мисс Америка»; самой низенькой — я, на два дюйма ниже своей сестры-близняшки по причине кривобокости. (Руфь-Майя, пластом лежавшая в бреду, была исключена из состава участников.) Папа Нду цокнул языком и сказал, что мы очень худые. Это подвигло Рахиль, дрожа от гордости, расхаживать по дому, выпятив таз на манер манекенщицы, демонстрирующей образцы высокой моды. Она выпендривалась во время этих визитов, бросаясь помогать маме, хотя никогда не сделала бы этого без зрителей.
— Папа Нду, — произнесла мама, — наша младшая горит в лихорадке. Вы такой важный человек, надеюсь, приходя к нам, не заразитесь какой-нибудь страшной болезнью. — Более откровенно она не могла выразить просьбу о помощи.
На время внимание папы Нду ослабло; мы ходили в церковь, глотали еженедельные противомалярийные таблетки, зарезали еще одну курицу из нашей убывающей стаи и, опережая друг друга, проникали в мамину спальню, чтобы рассмотреть гениталии маленькой резной женщины. Позднее, по прошествии двух воскресений, папа Нду вернулся. На сей раз его дары были более личными: кусок набивной хлопчатобумажной ткани с чудесным рисунком, для канги, резной деревянный браслет и маленькая баночка душистого, похожего на воск вещества, о назначении которого мы даже размышлять не стали и, конечно, не обсуждали его с папой Нду. Мама приняла эти подарки обеими руками, как здесь принято, и молча отложила в сторону.
