Книга Библия ядоносного дерева, страница 70. Автор книги Барбара Кингсолвер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Библия ядоносного дерева»

Cтраница 70

Черт, черт! Я и вообразить не могла, что придется провести здесь еще один день рождения, еще одно 20 августа в той же одежде и том же белье, что год назад, изношенных вконец, если не считать утягивающего пояса для чулок, который я сразу перестала носить, — жуткие липкие джунгли не место для того, чтобы следить за своей фигурой. И в довершение, моего дня рождения почти никто даже не заметил. Несколько раз, глядя на свои часы, словно мне что-то нужно было сделать в этот день, как бы невзначай я восклицала: «О, сегодня 20 августа?» Ада, по той причине, что она ведет свой задом-наперед-дневник, единственная, кто следит за календарем. Она и папа, конечно, у него свой церковный календарь важных встреч, если они у него вообще бывают. Лия просто проигнорировала меня, усевшись за письменный стол отца с видом учительской любимицы и принявшись за свою арифметическую программу. С тех пор как Анатоль попросил ее помочь ему провести несколько уроков в школе, она считает себя принадлежащей к сильным мира сего. Было бы из-за чего нос задирать! Это просто математика, самое скучное, что есть в мире, и Анатоль разрешил ей учить лишь самых маленьких. Я бы не стала, даже если бы Анатоль заплатил мне за это зелененькими американскими долларами. У меня бы случился дорожный гипноз [84], если бы пришлось смотреть на всех этих козявок с соплями от носа до губ.

Я громко спросила у Ады: «Слушай, а сегодня не 20 августа?» Она кивнула, и я с удивлением окинула взглядом комнату. Моя семья как ни в чем не бывало сидела за завтраком, составляла учебные планы и занималась еще бог знает чем, будто это был лишь очередной заурядный день, даже не такой, как вифлеемские четверги, когда мы выносили мусор из квартиры.

Вскоре мама случайно вспомнила. После завтрака она подарила мне свои сережки и браслет к ним, который мне нравился. Это обычное резное стекло, однако приятного зеленого цвета, он красиво оттеняет мои волосы и глаза. А поскольку это была единственная драгоценность, какую я видела за последний год, можно было считать стекло чуть ли не бриллиантами — настолько уменьшились мои запросы. В любом случае, было приятно получить хотя бы эту безделушку. Мама завернула ее в тряпочку и написала на открытке, сделанной из листка блокнота Ады: «Моей прекрасной перворожденной девочке, уже совсем взрослой». Она может, когда постарается. Я поцеловала ее и поблагодарила. Но мама сразу вернулась к Руфи-Майе, делать ей обтирания губкой, так что на этом праздник завершился. Температура у Руфи-Майи скакнула до ста пяти [85] градусов, Аду ужалил в ногу скорпион, и ей пришлось отмачивать ее в холодной воде, а мангуст забрался в курятник и съел несколько яиц, все в один день — в день моего рождения! И они это сделали, чтобы отвлечь внимание от меня. Кроме мангуста, пожалуй.

Ада

— Папа Иисус бангала! — провозглашает преподобный каждое воскресенье в конце проповеди. Все меньше доверяя своим переводчикам, он пытается говорить на киконго. Откидывает голову назад и выкрикивает в небо эти слова, а его агнцы сидят и в недоумении чешутся. «Бангала» означает нечто ценное и дорогое. Но отец произносит это слово так, что получается «ядоносное дерево». Славьте же Господа, друзья мои, аллилуйя! Иисус вызовет у вас такую чесотку, какой вы еще не видывали.

А пока наш папа проповедовал евангелие ядоносного дерева, его собственная дочь Руфь-Майя восстала из мертвых. Он этого практически не заметил. Наверное, это не произвело на него впечатления, потому что он постоянно утверждал, будто это должно случиться. Его уверенность в Боге исключительна. Ежоб о! Вобюл яжоб! Неизвестно, однако, знает ли Бог, что наша мама помогала этому чуду свершиться, заставляя Руфь-Майю дважды глотать одни и те же таблетки.

Иктелбат ежети индо. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Так считали греческие философы, и крокодилы это удостоверяют. Руфь-Майя уже не та, какой была. Яйам-Фур. Никто из нас не такой, как был: Лихар, Яил, Ада, Аннаелро. Только Натан остается самим собой, все тем же. У всех нас, остальных, теперь есть два обличья. Мы ложимся спать самими собой и, как бедный доктор Джекил, просыпаемся изменившимися. Мама, недавно еще страдавшая агорафобией, державшая нас в доме, как семечки в тыкве, в течение месяцев сезона дождей, эпидемий и наступившей независимости ополчилась на своего защитника: она смотрит на наш дом с подозрением, винит его в том, что он обволакивает, как паутина, и душит жарой. Мама говорит о нем как о существе, обладающем собственной волей и намерениями. Каждый день после полудня она заставляет нас надевать самую легкую одежду и уходить подальше от зловещего дома. И мы шагаем гуськом по лесной тропе к речке, на пикник. Когда убегаем от нее и мама думает, что мы ее не видим, она стоит на поляне и раскачивается, тихо, как тонкое деревце на слабом ветерке. Несмотря на опасность заражения кишечными паразитами, мама даже снимает туфли.

А теперь возрадуйтесь, о, правоверные, потому что Руфь-Майя восстала. Однако у нее пустой взгляд, как у зомби, и она утратила стремление быть первой и лучшей во всем. Нельсон к ней теперь даже не подходит. Его версия такова: сова, которую мы временно держали в плену, запомнила план нашего дома, вернулась, влетела через окно и съела ее душу.

Остальные мои сестры, каждая по-своему, внезапно заболели странным поведением по отношению к мужчинам. Рахиль помолвлена и постоянно впадает в истерику. Ее помолвка — симуляция, но это не мешает ей часами торчать перед зеркалом, играя в «Свет мой, зеркальце, скажи», напялив на себя новые стеклянные сережки и взрываясь гневными протестами против своего якобы предстоящего замужества.

А Лия, более утонченная из нас близняшка, заболела страстным интересом к французскому и киконго — особенно к их изучению под руководством Анатоля. По утрам она преподает арифметику младшим ученикам Анатоля, а потом проводит много часов под его ослепительно белым, с короткими рукавами крылом, спрягая возвратные глаголы — l’homme se noie [86], — что еще год назад считала бессмысленным. Очевидно, возвратные глаголы приобретают особую важность для девочек в пятнадцатилетнем возрасте. Обучается Лия также охоте с луком. Анатоль подарил ей маленький, функциональный лук и колчан стрел с красными хвостовыми перьями — как в стихотворении мисс Дикинсон «Надежда» и как у безнадежно мертвого Метуселы, нашего бывшего попугая. Эти дары Анатоль собственноручно вырезал ножом из ветки железного дерева.

Узалг анмомь лебссорэ.

Нельсон, однако, обрадовался. Он истолковывает лук Лии со стрелами как положительное явление для нашего дома после стольких несчастий, например, смерти Руфи-Майи. Нельсон взял на себя труд руководить военным обучением Лии. Он делает мишени из листьев и прикрепляет их к стволу огромного мангового дерева на краю двора. С каждым днем мишени становятся все меньше. Начиналось с гигантского листа бегонии, который хлопал на ветру, как большой треугольный фартук, и в него почти невозможно было не попасть. Тем не менее Лия посылала свои вихляющие стрелы сквозь резные края листа. Она упорно тренировалась, пока ее целью не стал круглый блестящий листок гуавы величиной с подушечку большого пальца. Нельсон показывал ей, как надо стоять, закрыв один глаз, и как резко — вжик! — посылать стрелу в самую сердцевину листка. Лия стала опасно хорошим стрелком.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация