Впереди огонь то стремительно распространялся, то опадал, будто начинал уставать, как все мы. Жар был невыносимый. Я пыталась представить вкус воды.
По мере того как огненное кольцо сужалось, мы начинали видеть его противоположный край — красно-оранжевые сполохи, окаймлявшие черный пепел, и неясные контуры животных, столпившихся в середине: антилоп, бушбоков
[98], широколобых бородавочников с выводками потомства. Стадо бабуинов с выгнутыми дугой хвостами прыгало зигзагами и еще не отдавало себе отчета в том, что попало в западню. Тысячи насекомых кишели в воздухе густым супом животной паники. Птицы ударялись об огненную стену и вспыхивали, словно фейерверки. Когда стало ясно, что нет больше ни воздуха, ни надежды, звери начали выбегать сквозь огонь на открытое пространство, где их ждали копья и стрелы. Антилопы не прыгали грациозно, а неслись, как обезумевшие от страха лошади, по огненному кругу, а потом вдруг выскакивали из него, изменив направление то ли случайно, то ли ослепнув. Видя, как стрелы вонзаются в шеи их собратьев, они в панике шарахались, поворачивали обратно, в огонь, но большинство неслось вперед, навстречу людям и смерти. Их вздымавшиеся бока постепенно замирали, и животные делали последний выдох. Темная кровь стекала с нежных черных губ на обугленную землю. Над каждым павшим животным взвивался торжествующий человеческий вопль. Наша голодная цепочка разрывалась и с невиданной энергией бросалась на этот крик. Женщины с ножами падали на колени и начинали свежевать животное, даже прежде, чем оно переставало бить в землю копытами. Из крупных, прорвавшихся сквозь огонь — бушбоков, бородавочников, антилоп, — спаслись немногие. Другие, не решившиеся преодолеть огненную стену, сгорели заживо: маленькие птицы с ярким оперением, сбивающиеся в рои насекомые и несколько самок бабуинов, которым вопреки всему удалось сохранить свою беременность в этой жуткой засухе. С животами, отягощенными вцепившимися в них драгоценными детенышами, они скакали за гривастыми самцами, пытавшимися спастись, но, наткнувшись на огненный занавес, через который прорывались другие, шарахались назад. Припадали к земле, прикрывая собою малышей. Понимая, что выбор один: сгореть вместе с детенышем.
Пылающий занавес отре́зал волю к спасению от самого спасения. Я дрожала, мне хотелось упасть на землю и не видеть, но стояла и смотрела — смотрела, как килангские дети вопят и пляшут каждый раз, когда находят обгорелые угловатые тела матери-обезьяны и ее детеныша, спекшиеся вместе. Благодаря их смерти ликующие килангские ребятишки переживут еще один сезон. Банту, наблюдавшие за этим сверху, лицезрели черный праздник жизни и смерти, неотделимых друг от друга, на фоне выжженной дочерна земли.
После этого дня моя сестра Рахиль стала (ненадолго) вегетарианкой. А Руфь-Майя и Лия — фуражиром и охотницей соответственно. А я стала чем-то иным. В день охоты я осознала важную истину: все животные убивают, чтобы выжить, а мы — животные. Лев убивает бабуина; бабуин уничтожает жирную саранчу. Слон раздирает живые деревья, выдергивая их бесценные корни из земли, которую те любят. Тень голодной антилопы проходит по перепуганной траве. А мы, даже если у нас нет ни мяса, ни травы, — ничего, что можно жевать, тем не менее кипятим воду, убивая невидимые существа, которые сами хотели нас угробить. И глотаем таблетки хинина. Смерть чего-то живого — цена нашего собственного выживания, и мы платим ее снова и снова. У нас нет выбора. Это единственное торжественное обещание, которое любая жизнь на земле дает при рождении и вынуждена держать.
Лия
Я убила свою первую добычу — красивого рыжевато-коричневого зверя с изогнутыми рогами и черной диагональной полосой по бокам: самца импалы. Он был совершенно обескуражен огнем, слишком молодым, чтобы иметь эффективную стратегию на случай опасности, но достаточно взрослым, чтобы хотеть покрасоваться. Фыркая, самец беспорядочно носился туда-сюда, как мальчишка-забияка на детской площадке, пока не остался в огненном кольце один. Я знала, что скоро и он прорвется через огонь: очень уж отчаянно стал он бить по земле копытами, да и вся его родня находилась уже там, за огненным рубежом. Я припала к земле рядом с Нельсоном. Он уже застрелил двух бушбоков и сделал мне знак, что идет забрать стрелы. Импалу он оставлял мне. Я проследила, куда ведет след копыт, как учил меня Нельсон, и вдруг поняла, где самец будет прорываться через огонь: напротив меня, а затем рванет направо, куда побежала его мать. Даже хулигану с детской площадки в отчаянной ситуации нужна мать. Я задержала дыхание, пытаясь унять дрожь в руках. Голод и жажда сосредоточились во мне, глаза разъедал дым, и в теле не осталось никакой силы. Я молила о помощи Иисуса, потом любого другого бога, который меня слышал. Помоги мне держать левую руку прямо, а правую отвести до упора назад и крепко прижать к натянутой тетиве стрелу, готовую, звеня, лететь вперед. Раз — он выпрыгнул из огня и вильнул, два — подбежал ближе, три, сбился с ноги, замешкался… Четыре!
Самец прыгнул в сторону от меня, все четыре ноги пересеклись в воздухе на полсекунды, а потом он побежал. И только увидев струю коричневой крови, я поняла, что попала в него. У меня сердце нырнуло куда-то вниз, резко подскочило и взорвалось где-то в ушах. Я убила животное размером крупнее самой себя! Я закричала так, будто меня ранило стрелой, и прежде чем сообразила, что делаю, ноги понесли меня вслед за импалой по дороге его надежды — к располагавшемуся на краю длинной выжженной долины лесу, где он надеялся найти свою мать и спасение. Но самец хромал, бежал медленнее и вскоре упал. Я стояла над ним, тяжело дыша. Минута понадобилась мне, чтобы понять, что́ я вижу: две стрелы в его боку. Ни одна из них не имела красного оперения, как мои. И старший сын папы Нду Гбенье уже кричал сзади, чтобы я отошла в сторону: «А баки!» — это означало, что я воровка.
Неожиданно рядом со мной возник Нельсон, размахивавший моей стрелой.
— Вот стрела, которая убила импалу! — крикнул он Гбенье. — Она прошла сквозь шею. Посмотри на свои — они нанесли лишь две маленькие царапины на боку. Он даже не почувствовал их перед тем, как умереть.
Тот скривил губы:
— Как стрела, пущенная женщиной, могла убить годовалого импалу?
— Проделав дыру в его шее, Гбенье, — ответил Нельсон. — Твои стрелы прилетели следом — как псы за сучкой. Куда ты целился, нкенто?
Гбенье занес кулак, и я была уверена, что он убьет Нельсона за такое оскорбление. Но вместо этого он показал на меня пальцем, потряс им, будто хотел стряхнуть с него кровь или слизь, велел мне освежевать импалу и принести мясо в деревню, после чего повернулся и пошел прочь.
Нельсон достал нож и опустился на колени, чтобы помочь мне выполнять эту нудную работу — перереза́ть сухожилия и сдирать шкуру. Я была ему благодарна, и в то же время мне было тошно.
Нельсон высмеял Гбенье, назвав его «нкенто» — женщиной.
Рахиль
Если вы думаете, что можете представить, какой это был ужас, то ошибаетесь. Агнцы для заклания. То ли мы, то ли животные — я даже толком не пойму, кого мне больше жаль. Это был самый отвратительный день в моей жизни. Я стояла на выжженном поле, во рту у меня был привкус пепла, он застилал глаза, въелся в волосы, в одежду, все перепачкав. Я стояла и молила Господа Иисуса, если он слышал, чтобы забрал меня домой, в Джорджию, где я могла зайти в «Белый за́мок» и заказать гамбургер, не глядя, как закатываются его глаза и кровь, пульсируя, вытекает из мертвой туши.
