Мы лежали в кроватях, прислушиваясь к монотонным жалобным стенаниям Нельсона. По стенам бегали ящерицы с присосками на лапках. Лунные тени падали на наши москитные сетки. Нельсон умолял: «Бакала мпуту Нельсон, бакала мпуту», это напоминало вой несчастного умирающего с голоду пса. Неожиданно мы услышали, как заскрипели пружины папиной кровати, и он, подойдя к окну, заорал, веля Нельсону заткнуться. Лия перевернулась на живот и накрыла голову подушкой. Меня стало тошнить. Нас всех тошнило. Злобность отца и молчаливый страх мамы были заразительны.
— Это неправильно, — произнесла Лия. — Я должна ему помочь. У кого хватит духу пойти со мной?
При мысли, чтобы выйти из дома, у меня волосы на голове зашевелились. Но если все пойдут, я не собиралась оставаться здесь одна в компании теней и ящериц. Больше всего волосы шевелились у меня как раз от нашего дома. В нем-то и была проблема, поскольку там обитала моя семья. Я давно уже не ощущала себя в безопасности под родительским крылышком. Наверное, когда мы только приехали в Конго, еще чувствовала, потому что мы были детьми. Однако теперь все изменилось; то, что мы американцы, не имело никакого значения, и никто не ставил нам это в заслугу. А сейчас мы и вовсе оказались в этой заварухе все вместе — черные и белые. И, конечно же, мы уже не дети. Лия говорит, что у конголезцев существует два возраста: младенцы, которых носят на спине, и люди, стоящие на ногах и сами о себе заботящиеся. Между тем и этим — ничего. Тут нет такого понятия, как детство. Наверное, она права.
— Я иду помочь Нельсону, а отец пусть катится к черту, — сказала Лия.
Хотя никто этого и не произнес вслух, все мы были согласны относительно того, куда следует катиться отцу.
К нашему удивлению, Ада тоже села в кровати и стала натягивать джинсы. Это был ее способ заявить: «Я с вами». Я пошарила вокруг в поисках своих пенни-лоферов
[100]. Лия натянула на Руфь-Майю рубашку и надела ей на ноги кеды. Тихо, как мышки, мы выбрались наружу через окно.
Мы собирались устроить ловушку, как Даниил в храме. Это Лия придумала. Нельсон выгреб из печи целую сковородку золы, и мы разбросали ее по утоптанной площадке перед курятником. И внутри тоже. Работали при свече. Нельсон стоял на страже, чтобы никто нас не увидел. Но Руфь-Майя была неосторожна, как и все мы в какой-то степени, — мы наступали на собственные следы. Потом две курицы всполошились из-за света, раньше они жили у мамы Мванзы и не привыкли к нашему курятнику, поэтому забегали по нему, оставляя следы. Пришлось подмести и рассыпа́ть золу заново. На сей раз мы действовали осторожнее. Руфи-Майе велели стоять на одном месте, а кур загнали в «скворечник» на насесте. Они смотрели на нас сверху глупыми глазами и тихо кудахтали себе в перья, чтобы успокоиться.
Когда все было сделано, мы заставили Нельсона пообещать, что на ночь он спрячется у Анатоля и вернется перед рассветом. Лия проводила его до половины пути, поскольку он был очень испуган, и вернулась одна. На цыпочках мы прокрались обратно к кроватям, оставив нетронутый, как только что выпавший снег, слой сажи в курятнике и перед ним. Когда кто-нибудь или что-нибудь хотя бы одной ногой — если, конечно, у него есть ноги — ступит в курятник, мы поймаем преступника с поличным.
Ада
Существуют семь шагов, семь вариантов того, как ступня касается земли в танце, у каждого шага — особый нажим. Знал ли он, что это в конце концов придет нам в голову? Должна ли я была догадаться? Ведь я наблюдала за ним задолго до этого. Смотрела, как он танцует, вдавливая ступню в землю, как раскидывает косточки. Поляна позади нашего дома — место, где он мутит воду. Отрубает головы мачете двум маленьким собакам и прижимает их носами к земле, произнося заклинания. Тайно, в лесу, я разомкнула уста и спела наперекор ему. Исполнила свой самый лучший гимн, мешая и переставляя слоги, потому что иной силой не обладаю.
Овиж олз,
Овиж олз.
Во́сло е́мо сел будазри́ло,
Ве́слов емо́м бете́ гоприво́р,
Ше́вча оя́тв де́туб огми́ла
Ра ми́от давли́ и ра́чмный втой звор
Ад я лишил яда,
Ад я лишил яда,
Ракзо́ет го́лоп вере́д гумо́чих,
Цак ке́пи ро́кни лоте́ уксю́т,
Пято́ут и́нвте отбо́л гяту́чей,
Хиу́ди са́ле бяте́ потою́т
[101].
Ад я лишил яда,
Ад я лишил яда,
Ада…
Утром, после того как рассыпали золу, мы проснулись до рассвета. Сгорая от нетерпения узнать, кто же попался в нашу западню, мы неподвижно лежали в кроватях, не смыкая глаз, пока в открытом окне не появилось лицо Нельсона. Наши родители еще спали, и мы на цыпочках выбрались из дому. Нельсон ждал нас с шестом, вдвое длиннее своего роста. Мы вошли в курятник.
Странно, но даже если ты называешь свое состояние разными словами, возбуждение и ужас ощущаются организмом одинаково. Крадясь мимо спальни родителей, мы испытывали те же чувства, что на Рождество или пасхальным утром, когда Христос вознесся, а мама припрятала в траве лужайки перед пасторским домом в Вифлееме, штат Джорджия, целое племя зефирных кроликов. Руфь-Майя, с глазами, исполненными ожидания чуда, прикрывшая рот собранной в горстку ладошкой… Я заставляла себя забыть, забыть, забыть и не могла, потому что этот взгляд проникал повсюду, даже в мои сны. Руфь-Майя с пасхально-утренними глазами.
Как и не сомневался Нельсон, оно было внутри курятника. Он остановил нас в дверях, мы замерли, всматриваясь туда, куда Нельсон протягивал руку, пока тоже не увидели в дальнем углу, в гнезде, их, двух наших драгоценных кур со всеми яйцами, обвитых плотным кольцом. Две несчастные взъерошенные бездыханные матери, прижатые к своему нерожденному потомству. Гнездо, яйца и куры в одной упаковке, обвязанные живой гибкой блестяще-зеленой лентой. Это было так красиво и напоминало изысканно сплетенную корзинку, что мы сначала даже не поняли, что это. «Трали-вали радужно-зеленая корзинка»
[102], подарок? Нельсон поднял свой длинный шест и запустил его, как копье, в стену над гнездом так, что на темных неподвижных кур посыпалась пыль. По зеленой ленте-плети внезапно пробежала волна. Потом плеть замерла, и из клубка на дюйм высунулся ее конец. Маленькая тупая голова поднялась и, качаясь, уставилась на нас. Неожиданно голова широко расщепилась, и стала видна блестящая синяя внутренность пасти с двумя длинными клыками. Язык изящно лизал воздух.
