Попробуйте подобную медитацию как-нибудь и сами. В следующий раз, когда будете ждать посадки на самолет или начала показа в кинотеатре, ну или если вам просто удастся оторваться от своего смартфона в какой-нибудь спокойный момент, задумайтесь о собственных костях. Сосредоточьтесь на том, что находится под поверхностью, что вы чувствуете, но не можете видеть. Для этой цели прекрасно подходят кисти рук. В конце концов, они являются самой подвижной частью нашего скелета, и у каждого человека они уникальны. С помощью рук мы воспринимаем окружающий мир, и они несут в себе больше индивидуальности, чем мы обычно себе представляем. А за прослойками кожи, мышц и сухожилий скрываются маленькие плоские кости, соединяющиеся с вашим предплечьем гибким суставом. Попробуйте проделать это и с другими частями тела. Внутри вашей спины находится позвоночник. Есть еще и кости черепа, сваренные природой вместе прямо под кожей. Представлять, что происходит с ладьевидной или клиновидной костями в отдельно взятый момент времени, будет, пожалуй, уже слишком, однако вы уловили суть. Представьте себе на секунду свой скелет, свою сердцевину.
Но так мы рассматриваем скелет лишь как факт природы, ее проявление. Что эти кости могут означать, зависит от того, с какой стороны на них посмотреть. Когда я думаю о костях, то думаю о дарвиновских «бесконечных формах, невероятно красивых и удивительных». Все в наших костях, начиная от взаимного расположения и заканчивая их микроскопической структурой, отражает то, как эволюция использует случайность и отсеивающий естественный отбор. Старые элементы перемешиваются и объединяются в соответствии с текущими потребностями, и так старое становится чем-то новым. Но это далеко не все. В наших костях хранятся следы прошлого. Наш вид относительно молодой, и ему далеко до среднего значения в миллион лет, которые удалось прожить большинству млекопитающих. Тем не менее, хотя нам и нравится думать о себе как о чем-то новом, человеческий скелет говорит совсем о другом. Основа для строения нашего тела была создана в древних морях благодаря череде счастливых случайностей, а жизнь на суше и на деревьях внесла свои дополнения и усовершенствования. Наша эволюция продолжается и по сей день, однако мы улавливаем все эти различия только потому, что у нашего вида развилась способность замечать закономерности. С более широкой точки зрения палеонтологической летописи ни в ком из нас нет ничего особенно неожиданного или поразительного. Мы лишь одна из вариаций, новое сочетание признаков, позволившее нам не только встать на две ноги, но и, что более важно, влиться в историю, которую вряд ли кто-нибудь сможет в полной мере постичь.
Мне остается гадать, что будущие разумные цивилизации — наши потомки? пришельцы? другой вид, которому посчастливиться эволюционировать достаточно, чтобы начать изучать свое прошлое? — подумают о нас, ну или как минимум о тех из нас, чьи кости станут ископаемыми находками? Все, что мы строим, со временем неизбежно разрушится. Мы не можем создать практически ничего хоть сколько-нибудь по-настоящему долговечного. Но если множество истертых о каменную почву пар ботинок и ноющая от постоянного разглядывания земли шея меня чему-то и научили, так это тому, что кости — наш единственный шанс оставить о себе хоть какой-то след на многие миллионы лет. Более того, нам нет необходимости ждать счастливого случая. Если позаботиться заранее и найти тех, кто будет готов исполнить нашу последнюю волю, нам не составит труда превратиться в окаменелости.
Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я бродил в одиночестве июньским вечером по Парк-авеню национального парка Арчес в Юте. Здесь не было возвышающихся над горизонтом небоскребов, однако по высоким каменным стенам я сразу понял, как эта короткая тропа получила свое название. И хотя она никоим образом не была удаленной от цивилизации — если встать с одного ее конца, то будет видно, как мимо другого проносятся машины, — оранжево-ржавого цвета песчаник давал самое важное в пустыне прибежище — тень. Был разгар сезона, но по пути я почти никого не встретил — основную компанию мне составляли несколько каркающих воронов, разместившихся в углублениях скал времен юрского периода. Повернув, чтобы пойти обратно, я остановился и посмотрел на свои следы на красном песке. Как надолго они здесь останутся? Будет ли у них хоть какой-то шанс пережить миллионы лет, подобно каменным следам динозавров в различных местах по всему парку? Вряд ли. Если их не сметет очередной турист, то отпечатки моих ног непременно уничтожит ветер или редкий дождь, не говоря уже о царящей в этой пустыне эрозии. Здесь стихия постепенно разрушает камень, лишая всяких шансов оставить вечный след. Тем не менее, пока я поднимался вдоль тропы обратно к дороге, мысли не прекращали вертеться у меня в голове. Будь условия немножко иными, эти следы могли остаться на время, сравнимое с возрастом окружающих каменных стен. Окаменелости — это не только привет из далекого прошлого, они образуются каждый день по мере течения жизни. Если бы я хотел стать окаменелостью, то как бы я поступил?
Ведь это необязательно кости. Следы тоже могут быть окаменелостью. На самом деле порой они могут больше сказать об образе жизни животного, чем его кости, — в конце концов, следы — это запечатленные в камне движения, как та тропинка в Лаэтоли. Я мог бы пройтись по различным заиленным участкам и берегам озер, оставляя после себя следы, в надежде, что некоторые из них высохнут и затвердеют, а затем сохранятся под следующим слоем осадочных пород. А если бы мне хотелось ввести палеонтологов будущего в замешательство, я мог бы не разуваться, чтобы они потом гадали, что же может значить Vibram. Однако мысль о том, чтобы навеки оставить после себя лишь следы ног, меня не слишком привлекает. Тогда всё, что обо мне узнают в будущем, — это форма моей стопы, а также, если провести нужные расчеты, мой рост, скорость передвижения и тот факт, что мои ступни при ходьбе норовят развернуться в стороны. Точно так же я не особо доволен уже сделанным вкладом в палеонтологическую летопись. Подобно миллиардам других людей, я оставил после себя несметное количество мусора, гниющего теперь на свалках, и ездил на машинах, выбрасывая в воздух чудовищные объемы парниковых газов, тем самым внося свой вклад в биологический кризис, который может отметить этот исторический период не как очередную эру, а как эпоху массового вымирания. Я не хочу, чтобы моим наследием стала груда голых камней, ознаменовавшая последнюю главу в истории человечества. Так что полагаться придется именно на кости, и поможет нам с этим наука под названием «тафономия».
Хотя тогда она еще не получила своего названия, тафономия зародилась при участии эксцентричного британского священника по имени Уильям Баклэнд. Баклэнд явно напортачил с идентификацией «Красной дамы», однако его главная заслуга в том, что он положил начало науке о формировании окаменелостей.
Он проводил исследования в пещере Киркдейл в Йоркшире.
В 1821 году работники местной каменоломни обнаружили в породе каверну с большим количеством погребенных в ней костей. Работяги, коллекционеры-любители и главы местных приходов один за другим спускались туда, чтобы отрыть себе остеологические сувениры. Это были останки разных животных — мамонтов и носорогов, а также лис и в большом количестве гиен. Новости озадачили Баклэнда. Кости вымерших травоядных могли попадать в щели в породе — такое явление Баклэнд объяснял «всемирным потопом», — а останки хищников обычно обнаруживались в пещерах, которые те использовали в качестве укрытия. Наличие в изобилии обоих типов костей казалось полной бессмыслицей. Чтобы во всем разобраться, Баклэнд, несмотря на зимний мороз, сам залез в пещеру, и, хотя коллекционеры уже изрядно покопались в этом тесном пространстве, ему все равно удалось определить, что тут отсутствовали какие-либо трещины, в которые животные могли упасть. Должно быть, их принесли сюда прожорливые гиены в период, который Баклэнд определил как преддверие всемирного потопа. Сделал он такой вывод, основываясь на геологических особенностях пещеры, а также на христианской вере, которой еще не пришлось мириться с реалиями многих миллионов лет эволюционных изменений.
