— В Бруклине все тоже сейчас заняты этой фигней, — сказал он. — Как вы тут живете?
— Так и живем.
Курёхин был в кожаной куртке, зеленых брюках и салатовых ботинках. Такие здесь не купишь.
— Мишеля Фуко читать будешь? — пошутил он, вспомнив наставления Пригова.
Я обналичил чек из Стивенса и протянул Сереже пакет с купюрами.
— Отлично, — сказал он. — Куплю себе носков и трусов.
Я хотел поговорить с ним про его аранжировку «Аквариума», про «Поп-механику» и Санкт-Петербург вообще, но воздержался. В воздухе сгущалась какая-то другая проблема, связанная с изменением цвета времени.
— Как вы тут живете? — удивился он, вкладывая в эти слова смысл больший, чем просто бытовой.
— Начал видеть во сне стихи, — сказал я. — Тексты, написанные от начала и до конца. Шизофрения какая-то.
— Так записывай.
— В том-то и фишка, что это чужие стихи. Свои я отличу в полном делирии. Какая-то штука происходит. Наподобие обучения английскому во сне.
— Расскажешь потом, что из этого вышло, — улыбнулся он. — Но у вас тут очень странно. Я бы дольше месяца не продержался.
В словах этих была искренняя печаль и даже обида. В ответ я только пожал плечами. Больше я его никогда не видел. Следующую книжку своих стихов «Выход к морю» положил на его могилу в Комарово.
Двойники Бродского
Диктаторы, кинозвезды и прочие знаменитости нередко заводят себе двойников. Для безопасности или выполнения какой-нибудь черновой работы. Больше половины клипов Майкла Джексона записано с его двойниками. После третьей пластической операции певец не показывался на людях. Умер жуткой смертью. В диснеевском замке, наполненном полоумными мальчиками и девочками, он бродил со страшным лицом Квазимодо и выл как стареющая гиена. Популярность редко идет людям на пользу.
Бродского это не касалось. Ему нравилось открыто делать карьеру, позиционировать себя в качестве великого русского стихотворца и гражданина США. Ему было можно позавидовать. Далеко не каждый русский поэт согласился бы совместить все это в одной ипостаси, сумев остаться органичным до конца своих дней. Дядя Джо смог. У каждого своя природа. Свой двойник.
Альтер эго Бродского можно было считать Владимира Уфлянда, к которому он отправил меня после первой встречи. Володя поможет, сказал он мне. В чем могла заключаться помощь — понятно не было, но я зашел к нему, оказавшись в Питере.
Наш разговор оказался коротким и деловым. Уфлянд сказал мне, что ничего нового в моих стихах не видит. Я ответил, что его стихи меня тоже никогда не штырили. Счет равен. 1:1. Хозяин предложил на прощанье выпить чаю, но меня в тот вечер интересовал кофе.
К Уфлянду Дядя Джо отправлял всех начинающих поэтов, чтобы отвязаться от дальнейшего общения. Любое общение, даже самое содержательное, утомляет. «Ты царь: живи один»
[56]. Я оказался хитрее — и записался к царю в племянники.
Бродский стоял на углу Сентрал-Парк-Уэст и 64-й улицы, у массивного отсырелого здания прошлого века, где только что прошло его выступление. Высокие окна, лепные карнизы, скульптурная группа старцев, вписанная в треугольную арку над входом. Нечто похожее на храм несуществующей религии или органный зал. Из собора неспешным потоком текла разношерстная публика. Взлохмаченные дамы, трепетные курсистки, интеллектуалы с Брайтон-Бич, старики с потрепанными ширпотребными гитарами советского производства. Поклонники боязливо обходили лауреата стороной. Поэт тоже повернулся спиной к толпе, обрывал фильтры у сигарет и курил одну за одной. В сером плаще на фоне серого фасада, асфальта и серого апрельского вечера он был почти незаметен.
Я подошел к Дяде Джо поздороваться.
— Ну и видок у вас, Месяц, — сказал он, впервые назвав меня по фамилии. — Вы вступили в террористическую организацию? Стали байкером навроде «Ангелов ада»
[57]?
— Поэт ответственен за свое лицо, — ответил я ему его же словами. — Как выступление? Я опоздал, извините. Должен был задержаться со студентами.
— Не могу себе представить, что́ вы можете им в таком виде преподать, — ухмыльнулся он. — А вечер — так себе. Когда один мудак запел песню на мои стихи — я выставил его из зала.
— Вы правы, — сказал я. — Ваши стихи мало подходят для пения. Но мне нравится, как молодежь сделала ваш «Рождественский романс». Благодаря этому я помню его наизусть. Очень хорошие стихи.
— Правда? — смягчился Дядя Джо. — Спасибо. Это очень старые стихи.
— Я часто бываю на Ордынке.
— Не понял.
— Иосиф Александрович, я не изгнанник, а просто здесь живу. Когда приезжаю в Москву, часто бываю на Ордынке, в одном грузинском ресторане. Приглашаю. Без шуток. Хотя это должны сделать какие-то более серьезные люди.
— Приглашали уже, — отмахнулся Бродский. — Вы не знаете, кто такие Гена Кацов и Леша Панин? Местные рестораторы? Вы стали спецом по кабакам, как я понял.
— Хорошие ребята. Открыли в Виллидже кафе Anyway. Полно молодежи. Живая музыка, литература, медленные танцы.
— Вот как… — пробормотал Бродский, глядя на перистые облака над Центральным парком. Может быть, вы знаете в таком случае, кто такой Бенджамин Крюгер? Только не говорите мне, что это персонаж Бабеля.
— Это персонаж фильмов ужасов, — сказал я. — Мужик с обгорелым лицом, в шляпе, красно-черной тельняшке и со стальными когтями.
— Хм, — пробормотал Бродский. — Не заговаривайте мне зубы. Этот человек читал там позавчера мои стихи, выдавая за свои. По-русски, с жутким акцентом. Более того, он читал вещи, которые я еще не закончил. Вы понимаете, о чем я? Я еще не дописал несколько стихотворений, но они уже становятся достоянием общественности. Причем под другим именем. Персонаж из фильма ужасов, говорите? Это действительно похоже на ужас.
Я не знал, что ответить, лишь закурил, пуская клубы в другую сторону от поэта.
— Откуда вы знаете, что конкретно он читал?
— Там была моя знакомая. Запомнила несколько строчек. И вообще. Какая разница? Почему ваши друзья допускают, что какие-то проходимцы выдают мои стихи за собственные?
— Меня там не было, Иосиф Александрович. К вечерам этим я не имею никакого отношения.
К Бродскому подошла за автографом пожилая дама с синей ардисовской книжкой в руках. «Конец прекрасной эпохи». «И в руках скрипачей — деревянные грелки». Хороший сборник.
