— Дальше он перечисляет факты биографии. Встречи с важными персонами, азартные игры, живописные места, занятия сельским хозяйством, желание одеваться по последней моде, трагические случайности, чуть было не приведшие к его смерти. Он сожалеет, что бросил страну, что его вскормила.
— Его же пытали в клетке? Почему он сожалеет?
— В Советском Союзе была такая навязчивая идея. Мы дали вам бесплатную медицину, бесплатное среднее и высшее образование, а вы нас предали.
— Он даже школу не окончил. Какое тут предательство?
— Оборот речи такой. Родина-мать. Ты нас вскормила. Он говорит, что «жрал хлеб изгнанья». Он сам страну бросил, или она его изгнала?
— «Из забывших меня можно составить город», — процитировала Маргарет. — Красиво. У него что, было так много знакомых? Или опять для красного словца? Что там дальше? «Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна». Экзотика. — Она перевела дыхание. — Дыма, ты слонялся в степях, помнящих вопли гунна?
— Я там родился.
Маргарет любила находить истинную подоплеку явлений. Сериал «Спасатели Малибу» транслируется для того, чтоб мужики смотрели на спортивных баб в купальниках. Краткие победоносные войны устраиваются, чтобы повысить рейтинг правителей.
— Я знаю, за что он получил Нобелевскую премию. Вспомнил вопли гунна и обедал черт знает с кем во фраке. О боже!
Я потрогал ее за коленку.
— Не пиши таких стихов. Я не буду тебя уважать. Тебе дадут премию за что-нибудь другое. Ты в тюрьме сидел?
— Нет, только в милиции, по мелочам. За хулиганку. За пьянство. Один раз завели дело за контрабанду.
— Но в клетку вместо зверя входил? — заржала Маргарет.
— Я этой зимой входил в клетку вместе со зверем.
Жданов на одном литературном фестивале ударил Курицына кружкой по голове. За правду. За настоящую литературу. В результате — сотрясение мозга, скандал в благородном семействе. Будучи в Москве, я решил литераторов помирить. У Саши Иванова на Новокузнецкой, в издательстве Ad Marginem, шла презентация, переходящая в банкет. Мы попали вовремя. Успели хряпнуть.
К нам подошла супруга Вячеслава и прогнала нас. Мы расстроились. На Павелецком вокзале для поднятия настроения я спел две строчки «По полю танки грохотали…». У ментов в 22 часа была пересменка. Нас тут же посадили в луноход и отвезли во 2-е отделение милиции. Здесь я уже бывал за исполнение еврейской песни «Хава нагила». Нас со Ждановым заперли в клетку, где кроме нас на нарах лежала женщина легкого поведения. Она делала вид, что спит. Денег у нас с Ваней не было. Оставалось ровно на две бутылки пива. Мы заявили, что будем жаловаться в ЮНЕСКО. Больше всего наседал Ваня. Он рычал как раненый зверь и бился головой о прутья клетки.
— Про вас будет статья в «Литературной газете», — угрожал он.
Я помалкивал, потому что хотел по малой нужде и страдал. Иван горячился. Нас разлучили. В карцере я отлил на голову одного из арестантов в кромешной тьме. Здесь было можно курить. Я наслаждался покоем. Из моего рта раздавалась лишь благодарность.
Тем временем менты вызвали к себе женщину легкого поведения, исполнявшую роль подслушивающего аппарата, и та сообщила, что мы — пусты. Меня выгнали на улицу первым. Минут через пять появился Иван Федорович, и мы направились с ним в киоск за пивом.
— А сухую воду ты пил? — подозрительно спросила Маргарет.
— А что это?
— Порошок такой. Употребляется в пожаротушении, в косметике.
— Порошок пить нельзя, — сказал я. — Поэт использовал какой-то известный только ему образ. Может, он имел в виду, что пил только водку?
— Нам тоже не мешало бы выпить, — согласилась Маргарет.
Два ведра святой воды
Утром следующего дня мы жарили каштаны, разгрызали их зубами и заполняли шелухой мусорные мешки. Эрнст, появившийся забрать какие-то бумаги, на время присоединился к нам, съел несколько орехов и, сославшись на дела, удалился. Первая половина дня прошла в ритме: кухня — постель — кухня.
Я оттягивал момент возвращения, потому что дома как такового у меня на тот момент не было. Комнату Раскольникова в Хобокене я покинул, не лишив жизни ни одной старухи. Снял студию в Джерси-Сити, но вещи туда перевести не успел. На Варик-стрит, 49, лежали мой найденный на улице матрас, прикроватная тумбочка; на кухне — чайник, чашки и несколько тарелок. За книгами, телевизором, письменным столом и стульями я поехал к Норману прямиком от Мэгги. Дом его находился в кампусе по соседству с домом Эрика. Я застал старика на месте, предъявил ему список вещей, взятых в пользование, но он, несмотря на патологическую скаредность, изучать его не стал. На днях старик женился. Невзрачная еврейская девушка, чем-то походившая на вешалку для одежды, слонялась по дому, не зная, куда себя деть. Толстый похотливый Норман преследовал ее, желая угодить. Чай? Печенье? Может быть, ты наденешь новое платье?
В подвале у него, кроме мебели, стояли ящики эротических журналов, подшивки за последние десять лет: Penthouse, Hustler, Club. Целое состояние для букиниста и онаниста. Я давно положил глаз на это сокровище, тем более что увлекался винтажной эротикой. Сегодня маньяку было не до меня. Он поспешно сгрузил мебель в мой седан, набив его до отказа. Сказал приезжать еще, если что понадобится. Я представил себе, как Норман дерет свою фригидную невесту, и сплюнул.
Я даже не заметил, как переехал из Хобокена в Джерси Сити. Фостер прожил с Хелен всю жизнь, полюбив ее со школьной скамьи. Как в старинных книгах. Настоящая любовь. Достигнув сорокалетия, она решила от него уйти. Она не выбрала сына Рокфеллера, не уехала с принцем на Сейшельские острова — просто переселилась на соседнюю улицу. Фостер состарился. Горечь в его стихах сгустилась. Он съездил в Париж и привез себе нежного друга. Джинни был парень молодой и никак с поэзией не связанный. Судя по тому, как он смотрел на Эдварда, к стихам тянулся. Они поселились в квартале от меня. Хелен с новым мужем тоже перебралась в Джерси-Сити и жила в в десяти минутах ходьбы от нас. Смысла этой рокировки я не понимал, но перемене мест был всегда рад.
Я выгрузил барахло у нового жилища. Поднял его на второй этаж в три захода. Сходил в супермаркет за лампочками. Вскоре в моей новой хате стало светло и уютно.
— Помнишь, как в армии вы обосцали пьяного майора? — закричала в трубку Маргарет. — Приезжай скорее. У нас на диване спит пьяный Бурбулис.
— Кто?
— Бурбулис. Он самый.
— Ой.
— Жрали лосятину с Эрнстом до утра. Потом он срубился, а Эрнст куда-то уехал.
— Он — охотник?
— Какой охотник? Приезжай — посмотри. Он не охотник. Он — дичь.
Я судорожно размышлял, что в такой ситуации могу сделать. Упускать добычу было нельзя. Подсудные дела отметались.
— Давай сделаем ему велосипед, — предложил я. — Покрасим зеленкой.
