– Но! Но… – Сирхан весь кипит. Она что, предлагает мне переспать? Он задается этим абсурдным вопросом, глубоко смущенный собственной неспособностью прочесть ее сигналы.
– Чего ты хочешь? – прямо спрашивает он.
– Ты же знаешь, что Инста-Пуф может куда больше, чем просто «выключать» всяких надоедливых придурков? – шепчет она ему на ухо. – Если хочешь, мы можем прямо здесь сделаться невидимками. Он отлично подходит для конфиденциальных встреч… ну и для всяких других штучек – тоже. Мы прекрасно споемся… ты посмотри, как подходят друг другу наши привидения…
Сирхан подрывается с места. Его лицо пылает, он прячет взгляд.
– Нет, спасибо! – огрызается он, злясь на самого себя. – Прошу меня извинить!..
Его копии, прерванные эмоциональной перегрузкой, отвлекаются от своих задач и брызжут негодованием. Вид ее рассерженного лица нестерпим, и он запускает Инста-Пуф, чтобы размыть Риту в неясную черную кляксу. После он поворачивается и уходит, алея от гнева на свою не-мать – за то, что она так несправедливо с ним обошлась, сунув прямо в лицо паршивое запотевшее зеркало грешной плоти.
Тем временем в одной из нижних сфер, где стены облицованы серебристо-синими изолирующими подушками, перемотанными скотчем, собрались активисты и акселерационисты – обсуждать план создания мировой силы, способной на распространение с релятивистскими скоростями.
– Мы не можем избежать всего на свете. Того же коллапса ложного вакуума – никак, – настаивает Манфред, слегка потерявший координацию движений и проглатывающий слоги после своего первого стакана фруктового пунша почти за двадцать лет. Его тело молодо, оно еще почти лишено волос и прочих характерных черт, но он оставил старые предубеждения против имплантов и разжился пакетом интерфейсов. Теперь все процессы экзокортекса, которым раньше приходилось работать на внешних машинах Тьюринга из немой материи, смогли перебраться внутрь него; но не теряет Масх и подчеркнутой инаковости, оставаясь единственным в зале, кто не носит парадный наряд. – Сцепленный обмен через роутеры – это, конечно, очень хорошо, но от самой Вселенной мы никуда не денемся, и от ее законов – тоже. У сети отыщется предел – любой фазовый переход рано или поздно по нам ударит. И где мы тогда окажемся, Самина?
– Я не спорю. – Женщина в золотисто-зеленом сари, украшенном золотом и алмазами в количестве, способном покрыть выкуп за плененного средневекового махараджу, кивает в задумчивости. – Но пока ничего из того, о чем ты говоришь, не произошло. И у нас есть кое-какие свидетельства того, что сверхчеловеческие интеллекты уже миллиарды лет чем-то заняты в разных уголках этой Вселенной. Значит, наихудший сценарий маловероятен. Что касается всего остального, мы не знаем, зачем нужны роутеры и кто их построил – и пока не выведаем наверняка… – Она пожимает плечами. – Не хочу никого обижать, но вы помните, что случилось в последний раз при попытке их испытать?
– Все уже произошло. Если долетевшие до меня слухи верны, Дурное Семя благосклонно к идее работы с роутерами вопреки нашей старой вере в обратное. – Манфред хмурит брови, силясь припомнить один бородатый анекдот. Экспериментируя с новейшим алгоритмом сжатия данных, он пытается минимизировать последствия старой привычки коллекционировать непродуктивную мнемонику, и порой ему кажется, что весь мир замер на кончике языка – и никак не хочет рвануть наружу. – Но, по-моему, мы все на одном сходимся – нужно больше сведений об их деятельности. О том, чем они вообще там промышляют. Нам известно, что некоторые анизотропии космического фона порождены сбросовым теплом от вычислительных процессов размахом в миллионы световых лет. Их обусловливает лишь существование здоровой межзвездной цивилизации, избежавшей той мышеловки, куда угодил наш бедовый второй цивилизационный тип по шкале Кардашёва. Есть еще кое-какие тревожные слухи о том, что Дурное Семя пытается покоробить саму структуру пространства-времени и обойти предел Бекенштейна. Если даже эти непутевые социопаты на такое замахиваются, то ребята из суперкластеров, готов поспорить, давно уже знают ответы на все их вопросы. Лучший способ все разузнать – направиться к ним, найти кого-нибудь, вызывающего доверие, и нормально пообщаться. Может, хотя бы на этом сойдемся?
– А вот не факт. – Во взгляде Самины плещется озорство. – Встает вопрос веры в эти самые продвинутые цивилизации. Да-да, знаю, кто-то мне сейчас намекнет на картинки с камер глубокого поля, такие же старые, как этот гадалкин хрустальный шар из двадцатого столетия под названием «Хаббл», но надежных свидетельств все равно нет. Уж точно нет доказательств тому, что конгресс инопланетных сущностей пытается запустить коллапс ложного вакуума и покончить со всей Вселенной. – Она понижает голос. – Дорогой мой Мэнни, чтобы убедить большинство, того, что у тебя есть, никак не хватит. Возможно, ты удивишься, но не всякий ныне живущий – постчеловеческий пионер сингулярности, что меняет тела как перчатки и двадцать лет жизни в виде стаи голубей считает славной идеей для творческого отпуска.
– Знаю, дальние перспективы не всех заботят, – отвечает Манфред. – И все-таки они важны. Не столь важно, выживем мы или погибнем – это все чепуха. Главный вопрос вот как звучит: сохраняется ли информация в нашем световом конусе или нашим жизням грош цена в базарный день, причем только из-за того, что мы заперты в среде, имеющей потери! Мне просто стыдно принадлежать биологическому виду, настолько обделенному интересом к собственному будущему даже в те моменты, когда оно касается всех и лично каждого из нас. Я говорю о том, что если может настать такое время, когда никто и ничто не будет нас помнить, что тогда…
– Манфред?!
Он останавливается на полуслове, открыв рот и тупо уставившись на нее.
На Эмбер, застывшую в черном костюме кошки с бокалом для коктейля. Выражение ее лица – открытое, смущенное, пугающе уязвимое. Синяя жидкость плещется, практически выливаясь из ее бокала, – ободок едва успевает вытянуться, чтобы поймать капли. За ней стоит Аннет с глубоко самодовольной улыбкой на лице.
– Ты… – Эмбер делает паузу, ее щека подергивается, когда фрагменты разума входят в ее голову и выходят из нее, опрашивая внешние источники информации. – Ты и в самом деле такой…
Облако материализуется под ее рукой, когда пальцы расслабляются, роняя стакан.
– Э-э-э. – Манфред смотрит на нее, совершенно не находя слов. – Я, ну, гм. – Через мгновение он опускает глаза. – Мне очень жаль. Я принесу тебе еще выпить?
– А почему меня никто не предупредил? – жалуется Эмбер.
– Мы думали, будет хороший сюрприз… воссоединение семьи, – нарушает неловкое молчание Аннет.
– Сюрприз? – Эмбер выглядит озадаченной. – Можно и так сказать.
– Ты выше, чем я ожидал, – неожиданно говорит Манфред. – Люди выглядят иначе, когда смотришь на них нечеловеческими глазами.
Она глядит на него, он слегка поворачивает голову, и их взгляды сталкиваются. Сей момент поистине исторический, и Аннет записывает его на мемоалмаз со всех ракурсов. Маленький секрет семьи заключался в том, что Эмбер никогда не встречалась со своим отцом лицом к лицу; не в биопространстве – уж точно. Она ведь родилась через много лет после того, как Манфред с Памелой развелись, декантированная из резервуара с жидким азотом, и сейчас они впервые видят лица друг друга без электронного посредничества. И хоть на деловом уровне они уже говорили друг другу все самое важное, семейные связи у антропоидов все еще очень сильно зависят от языка их тел.
