– Иноземные формы жизни, – эхом вторит Алан, и его бровь подергивается. – Ты про тот сигнал, что поймали SETI, или уже что-то новенькое вскрылось? Как давно вы знаете о них?
– Джанни много за чем следит, – уклончиво комментирует Манфред. – И мы все еще время от времени болтаем с лангустами – ты же знаешь, они всего в паре световых лет от нас, верно? Они и рассказали нам о сигналах.
– Гм. – Глаза Алана на мгновение стекленеют. Импланты Аннет рисуют ее взору лучи ложного света, бьющие из его затылка: он всей пропускной способностью впитывает гигантский поток распределенной загрузки с серверной пыли, покрывающей в комнате каждую стену. Моника раздраженно постукивает пальцами по спинке стула.
– Сигналы от инопланетян, надо же! Почему их держат в тайне от общественности?
– Информацию о первом из них все-таки обнародовали, – замечает Аннет. – Скрыть бы и не получилось: всякий, у кого на заднем дворе стоит спутниковая тарелка, смог бы его поймать при правильном стечении обстоятельств. Но проблема в том, что у многих людей, заинтересованных в иноземной жизни, представления об этой самой жизни, прямо скажем, диковатые. А остальные и вовсе считают, что никакой жизни за пределами Земли нет. Конечно, есть и несколько светлых умов, что чешут затылки и гадают, какое новое космологическое явление могло бы выдать сигнал с настолько низкой энтропией, а из тех шестерых, кто не вошел в озвученные категории, пятеро тщатся понять, с какой стороны приниматься за расшифровку, и последний уверен, что это всего лишь случайность. Второй сигнал был очень слабым – его уловила только сеть дальней космической связи.
Манфред возится с системой управления кровати.
– Это не розыгрыш, – говорит он. – Получилось записать лишь шестнадцать мегабит данных из первого сигнала, где-то в два раза больше – из второго. Фон довольно сильный, сигналы не повторяются, их длина – не простая величина, и никаких следов метаданных, что указывали бы на формат, нет. То есть расколоть этот орешек будет ой как непросто. А пущего задора ради какие-то отбитыши из верхушки «Арианспейс», – Масх оглядывается на Аннет в надежде заметить какую-никакую реакцию на упоминание экс-начальства, – решили, что самым умным ходом будет скрыть второй сигнал от публики и работать над ним втайне – для получения преимущества над конкурентами: так, кажется, отбитыши это сформулировали. А что до первого сигнала, то они решили делать вид, что его и вовсе не было. И теперь уже никто не возьмется предсказать, сколько понадобится времени, чтобы выяснить, что это – прозвон от сервера корневого домена галактики, пульсар, сам по себе вычисливший число «пи» до восемнадцатиквадриллионного знака, или что-то еще.
– Но мы не можем знать наверняка, – замечает Моника.
– Я думаю, это весточка от кого-то разумного. – Масх наконец находит нужную ему кнопку, и плед превращается в слизь цвета аквамарина. Он втягивается, бурля и хлюпая, в миниатюрные сопла, во множестве рассыпанные по бортам кровати. – Черт бы драл этот аэрогель! Так, на чем я остановился?..
– На сетевом пакете разумных данных? – спрашивает Алан.
– Не совсем. – Манфред покачивает головой, улыбаясь. – Не знал, что ты читал тот роман Винджа
[66]! Или фильм смотрел? Как по мне, успешные «отправленцы» у нас пока что только одни – и ты, скорее всего, помнишь, как поспособствовал мне в их отправке лет этак девять тому назад.
– Лангусты. – Алан рассеянно смотрит куда-то. – Девять лет. Время до Центавра и обратно?
– Где-то так, да, – говорит Манфред. – И это верхний предел. Источник отправки не может находиться дальше, а вот ближе – очень даже может. Так вот, первый сигнал слался из точки с отклонением в пару градусов – с расстояния в сотню с лишним световых лет. А второй шел уже с трех световых, на деле там даже меньше было. Понимаешь, почему про него не стали говорить вслух? Поднялась бы дикая шумиха. И нет, этот сигнал – не эхо от трансляции наших ракообразных друзей. Думаю, это присланный в ответ гонец, которого мы пока не дешифровали. Теперь-то видишь, к чему спешка с решением проблемы прав? Нам нужен правовой базис, в котором можно прописать статус существ, отличающихся от людей, – и чем скорее, тем лучше. Иначе, если соседушки нагрянут в гости…
– Я понял, – отвечает Алан. – Посоветуюсь сам с собой – авось и приду к консенсусу.
Аннет фыркает.
– Окончательных консенсусов не бывает.
Моника ловит ее взгляд и одобрительно подмигивает, и Аннет осекается, порядком удивленная тем, что единый борганизм может допускать столь вопиющую двойственность мнений.
– Отлично, – с надеждой в голосе подводит последнюю черту Манфред. – Полагаю, это все, о чем можно просить без зазрения. Спасибо за гостеприимство, Боб, а теперь мне, чую, нужно немного побыть в своей постели. Мне пришлось многое запомнить, пока я был в отключке, – хочу записать все это, прежде чем забуду, кто я такой, – добавляет он многозначительно, и Аннет вздыхает с тихим облегчением.
Поздней ночью кто-то звонит в дверь резиденции Боба.
– Кто там? – спрашивает селектор.
– Э-э, я, – откликается человек на крыльце. Он выглядит немного смущенным. – Тут такое дело… меня Масх звать! Я пришел повидать тут… – Имя вертится на языке, но все никак не вспомнится. – …Кое-кого, вощщем.
– Входи. – Жужжит соленоид, гость толкает дверь, и она закрывается за ним. Сапоги, подбитые металлом, звонко клацают по каменному полу, и от них в прохладный воздух то и дело вздымаются облачка, пахнущие невыработанным авиационным топливом.
– Да, я – Масх! – повторяет Джек Кузнечик неуверенно. – Ну или был им немножко… башка трещит от этой кутерьмы знатно, конечно. Но я тут подумал… я хочу стать кем-то более… значимым? Сможете мне помочь?
Все та же ночь. Кошка сидит на подоконнике, наблюдая за творящимся в полумраке комнаты из-за занавесок. По меркам человеческого зрения, комната – темная, но кошка на сей счет иного мнения. Пробивающийся внутрь лунный свет мягко обволакивает мебель и стены, стелется по измятым простыням, проливается на двух обнаженных человеческих особей, приютившихся на постели в объятиях друг у друга.
Им уже за тридцать, ее коротко стриженные волосы тронула ранняя седина, а вот его шевелюра густо-каштанового цвета еще держится, не выдает возраст. Для кошки, что зрит с помощью множества искусственных чувств, голова женщины в микроволновом спектре похожа на бутон поляризованного излучения. А вот у него подобного ореола нет – по меркам современности, он прямо-таки неестественно естественный, хотя его очки, не снятые и в постели, лучатся схожим образом. Незримые нити эмиссии соединяют ее и его с одеждой, разбросанной по комнате, – предметы гардероба ведут тревожное бодрствование, нити их растормошенного сознания протягиваются к шкафам и чемоданам, и еще – к кошачьему хвосту. Кошке такое внимание не по душе: хвост – антенна жутко чувствительная.
