– Расскажи мне об этом, – сочувственно просит Донна. – Мы все тут идиопатические типы, но среди нас пока еще не было ни одного мультиплекса.
– Чертовски верно. – В руках Глашвица появляется еще одна бутылка «Будвайзера». – Только что я стою в этой парижской квартире и вижу полное унижение от переодетого в девку коммунистического мудака по имени Масх и его скользкой французской сучки-менеджера, а в следующий момент я уже лежу на ковре перед столом моего альтер эго и он предлагает мне работу младшего партнера. Прошло уже семнадцать лет, и вот вся эта дикая чепуха, которую вытворял этот парень Масх, – обычная деловая практика, а я уже вшестером занимаюсь в приемной исследованиями, потому что я сам в версии 1.0 никому не доверяю серьезные дела. Унижение – вот как это называется.
– Именно поэтому ты здесь. – Донна выжидает, пока он сделает большой глоток из бутылки.
– Ну да. Это лучше, чем работать на самого себя, скажу я тебе, – это не то же самое, что быть самозанятым. Знаешь, как порой ощущается отвращение к своей же работе? Это все действительно дерьмово, когда видишь себя со стороны, опытного, поднаторевшего. Ты не просто далек от его клиентской базы – ты, блин, далек от него и от самого себя, вот что получается. Так что я вернулся в колледж и зубрил законы искусственного интеллекта и этики, юриспруденцию загрузки и рекурсивный деликт. А потом вызвался приехать сюда добровольно. Он все еще ведет дела Памелы, и я подумал… – Глашвиц пожал плечами.
– Кто-нибудь из твоих дельта-личностей препятствовал? – спрашивает Донна, рожая еще горстку привидений, чтобы сфокусироваться на интервьюируемом со всех сторон. На мгновение она задумывается, разумно ли это. Глашвиц опасен – власть, которую он имеет над матерью Эмбер, принудившая ее подписать ему доверенность, намекает на сумрачное прошлое, полное темных тайн. Может быть, в ее постоянных судебных тяжбах кроется нечто большее, чем простая семейная вражда?
Лик Глашвица в кадре – этюд, исследующий множественность перспектив.
– Один пытался, – бросает он пренебрежительно: один из видоискателей Донны тут же фиксирует презрительное подергивание его щеки. – Я оставил его в холодильнике, у себя в квартире. Подумал, пройдет какое-то время, прежде чем кто-нибудь заметит. Это не убийство – я-то сам все еще здесь, верно? – и я не собираюсь заявлять о правонарушении гражданского характера против себя самого. Выйдет леворекурсивный судебный процесс, если я сделаю это сам с собой.
– А что думаешь про инопланетян и грядущую дуэль? – подкидывает новую тему для разговора Донна.
Глашвиц усмехается.
– Маленькая стерва-королева похожа на своего отца, не так ли? Он тоже ублюдок. Фильтр конкурентного отбора, который она навязала, – это зло. Он покалечит ее общество, если она будет придерживаться его слишком долго, но в краткосрочной перспективе это главное преимущество. Так что она хочет, чтобы я торговался за свою жизнь, и я не могу предъявить ей формальные претензии, если только не смогу превзойти ее любовничка, эту шпану из Марселя. Но он еще не знает, что у меня есть преимущество. Полное раскрытие информации. – Он пьяно салютует бутылкой. – Видишь ли, я знаю эту кошку. Ту, что с коричневым знаком «@» на боку, сечешь? Раньше она принадлежала старику Манфреду, ублюдку. Вот увидишь. Ее мама, Памела, бывшая жена Манфреда, она мой клиент в этом деле. И она дала мне ключи от доступа к этой зверюге. Полный… ик!.. контроль. Ухватив ее за мозги и сняв этот проклятый слой перевода, стыренный у этих мафиози из CETI@home, я смогу говорить с пришельцами прямо.
Пьяный и футуршокированный, Алан Глашвиц явно вскочил на своего конька.
– Я достану их дерьмо… и дизассемблирую его. За дизассемблированием – будущее промышленности, сечешь?
– Дизассемблирование? – уточняет Донна, наблюдая за ним с брезгливым восторгом из-под маски абсолютной объективности.
– Черт возьми, да! Сингулярность в самом разгаре, она всегда влечет дисбаланс. Там, где есть дисбаланс, кто-то всегда наживается, разбирая останки. Слушай, знал я как-то одного ик… экономиста, вот кем он был. Работал на еврофедералов, латексный фетишист. Он как-то говорил мне о фабрике где-то в Брюсселе. Там была линия разборки, конвейер – кладешь дорогущий сервер прям в коробке на один конец, его достают из коробки, а после рабочие его развинчивают, выковыривают диски, память, процессоры, всю-всю начинку. Раскладывают по коробочкам, клеят ценники, все остальное в помойку – на хрен оно кому упало… Дело в том, что производитель заламывал так много за запчасти, что выгоднее им было купить целую машину и раздербанить ее. Разнести на составляющие – и потом эти составляющие продать. Черт побери, они же сорвали куш за изобретательность! Они уже тогда знали: за дизассемблированием – будущее.
– А что случилось с фабрикой? – спрашивает Донна, не в силах отвести взгляд.
Глашвиц салютует пустой бутылью звездной радуге, протянутой через весь потолок.
– А, да кому какое дело? Закрылись… ик… лет десять назад. Закон Мура победил, и рыночек помер. Но дизассемблирование… конвейерный каннибализм… это же дорога в будущее! Возьми старый актив и вдохни в него новую жизнь. Вот увидишь, это золотые горы. – Он ухмыляется, его взгляд теряет от алчности осмысленность. – Вот как я с этими космическими лангустами поступлю. Выучу их суржик, ну а потом… потом они так и не поймут, что их свалило.
Крохотный звездолет дрейфует на высокой орбите над мутным коричневым киселем атмосферы. Здесь, глубоко в гравитационном колодце Хёндай +4904/-56, он – пылинка, застрявшая между двумя источниками света: сверкающим сапфировым лучом двигательных лазеров Эмбер на орбите Юпитера и изумрудным блеском самого роутера – гипертороида, свитого из странной материи.
На мостике «Странствующего Цирка», где обычно собираются для кооперативной работы над закрытыми данными, в эти дни никогда не бывает пусто. Пьер проводит здесь все больше времени: он счел мостик удобным полигоном для оттачивания своей торговой кампании и настройки арбитражных макросов. Покуда Донна в баре выведывает нюансы стратегии мультиплексного адвоката, Пьер в своем неоморфном обличье – две головы и шесть рук, сверкающие жидким металлом, – с нечеловеческой прытью тасует тензорные карты плотности информационного трафика, окружающего ворох нагих сингулярностей роутера.
В пустоте помещения за мостиком что-то мелькает – значит, Сю Ань все время была там. С минуту она наблюдает за Пьером в молчаливой задумчивости.
– У тебя найдется минутка?
Образ Пьера множится – одно привидение продолжает корпеть над информационной панелью, другое поворачивается, скрещивает руки на груди и ждет, когда она заговорит.
– Я знаю, ты занят, – начинает она и замолкает. – Неужели это так важно?
– Очень важно. – Пьер расплывается, заново синхронизируя свои дубли. – От роутера отходят четыре червоточины – ты знала? Каждая дает излучение порядка 1011 кельвинов, и каждая длина волны несет соединения для передачи данных, мультиплексированные, со стеком протоколов, который по меньшей мере одиннадцать слоев глубиной, но может быть и больше – на это указывают признаки самоподобия в заголовках фреймов. Ты знаешь, сколько это в пересчете на данные? Примерно в 1012 раз больше нашего широкополосного восходящего канала из дома. Но в сравнении с тем, что бытует по ту сторону роутера… – Пьер качает головой.
