Скрывать все это получалось уже с огромным трудом, и Нильяр был в ярости. Еще и Илшиарден куда-то запропастился. Обычно друг не позволял себе подобной халатности, он дневал и ночевал на службе.
Хлопнула далеко в коридоре дверь, но шагов он не услышал. Впрочем, беспокоиться не было нужды. Мужчина прикрыл вспыхнувшие ртутным серебром глаза, откидываясь на спинку кресла. В дверь осторожно постучали и, дождавшись чуть раздраженного шипения, поспешно вошли.
Высокий иршас с густыми пепельными волосами, заплетенными в тугую косу, и холодным волевым лицом коротко поклонился, дождался небрежного взмаха рукой и опустился в соседнее кресло.
Еще мгновение он старался быть спокойным, чинным, ледяным, как необходимо было по его положению и происхождению, но не выдержал, вспыхнул, тонкие губы дрогнули в сверкающей улыбке, которая впервые за долгие годы отразилась в искрящихся золотом глазах.
Нильяр дрогнул при виде того, как острые прозрачные когти царапают поверхность кресла, а по скулам ползет чешуя – никогда еще друг не терял настолько присутствие духа.
– Нашел, Нир, я ее нашел… – измученно-счастливое и тут же поспешное: – Прости, что пропал, не предупредив. Знаю, что обстановка сейчас отвратительная, но я просто не смог удержаться!
– Хорошо. – Лицо, не скрытое маской, не выдало, однако, ни малейшей эмоции. – Это все просто прекрасно. Я даже рад за тебя, мой друг… в глубине души. – Мужчина склонил голову, замерев. Вкрадчивый шепот ал-шаэ был хуже наказания. – Но это все не отменяет того, что ты, аррш, покинул свой пост самовольно! Ты! Ты забыл уже, что с тобой произошло? Безумным стать хочешь?
Нильяр понимал, что поступает неправильно, но ярость – родовая ярость, гордость, страх за близкого и злость на себя выплеснулись вспышкой Силы. Побледневшее лицо Илша, от которого вмиг отхлынули краски. Закушенная клыками от боли губа. Пальцы, беспомощно царапающие ошейник. Слипшиеся от пота волосы. Но остановило его не это, а смиренная покорность в глазах всегда несгибаемого существа. Это было настолько мерзко и неправильно, настолько напомнило тот день, что принц, дернувшись, разорвал контакт. Не выдержал, бросился к другу, легко касаясь пальцами багровых полос на шее, но, щадя его гордость, не стал опускать закрывающий шею ворот.
– Прости, – глухо, – я зарвался.
– Ничего, alli. – На бледных губах мелькнула и пропала горькая улыбка. – Я понимаю твой гнев.
– Нет, faere mio, это я твой вечный должник. Веду себя, как неуравновешенный подросток. Ты тот, перед кем мне не зазорно встать на колени.
Золотые глаза напротив вспыхнули сверкающим янтарем, обожгли теплом. Его простили.
– Тебе надо больше отдыхать, Нир, ты еле сидишь, – уже серьезно заметил иршас, не сводя с принца внимательного взгляда.
Илшиарден был, наверное, единственным существом, кроме отца наследника, кому позволено было разговаривать с ним в таком тоне. Слишком многое их связывало. Узы крепче и сильнее родственных. Друг был ближе младшего брата и сестры, ближе императора и императрицы. А он, ненавидя собственную ошибку, выместил гнев на том, кто пострадал тогда сильнее всего.
Вздохнул, стирая пальцами с висков паутинку усталости, и вернулся назад в кресло.
– Ш-што? – От волнения сбился на шипение. – Что ты хотел мне сказать и о ком?
Вязкая, дикая попытка извиниться без слов. Когда не знаешь, что сказать еще, и не знаешь, как сказать. Слушать, только слушать – жадно, внимательно, не перебивая. Вглядываясь в осунувшееся лицо и пытаясь подавить чувство вины. Горькое, мерзкое, правильное.
Со звонким щелчком распахивается створка окна, впуская струю воздуха, ворвавшегося по-летнему теплым ветерком с привкусом зацветающих терпких цветов аллиа, светлых и ярких, как охватывающая душу печаль. О том, чего уже никому и никогда не дано изменить.
Пальцы против воли тянутся вперед, стискивая чужую руку, сжимая холодные пальцы. Разговор без слов. Прощение… прощание? К счастью, нет.
Озабоченный взгляд и морщинки на лбу. Тень покорности в глазах, от которой хочется завыть волком. Но пока нельзя ничего сделать. И даже рассказать никому нельзя. И отцу. Императору. Ему – особенно.
– Я помогу. Знаю, тебе больно, – вырывается отрывистая фраза. – Позволишь?
– Ладно, – натянутая усмешка.
Мужчина чуть склоняет голову, кладя лоб на согнутые в локте руки. Словно несколько минут назад не он был настолько оживлен.
– Расскажешь все-таки?
Тихий выдох сквозь зубы.
– Да. Ты же сам отозвал меня с задания два десятка лет назад, помнишь?
– Конечно. Тогда случилось первое убийство.
– Вот. – Золотые глаза затуманились, словно он пытался вернуться на много лет назад. – Я говорил, что полюбил. Но я так и не решился тебе сказать, что она моя истинная, моя избранница, понимаешь? Вернее, стала ей. Я проверял.
Назвал бы безумием прежде, но не теперь. Вот что сохранило его рассудок, что позволило сохранить себя и даже магию. Это многое объясняет.
Пальцы осторожно отогнули ворот мундира, распустили шейный платок. Он не поморщился, касаясь пальцами воспаленной, кровоточащей кожи, которую сжимала тонкая металлическая полоса. Прохладные пальцы касались кожи легко-легко – и от них зелеными змейками расходились пронырливые искры, подлечивая кожу и снимая воспаление. Плохо, тут нагноение… Нильяр покачал головой, делая знак Илшу не шевелиться.
– Потерпишь?
– Куда я денусь…
Рану надо обработать, а снимать ничего нельзя. Не впервой, впрочем. И давить, душить чувство вины и собственной беспомощности не впервой.
Друг словно почувствовал. Хотя почему – словно? Слишком давно они рядом друг с другом, кровная связь практически стала эмпатической.
– Если она твоя истинная и осталась ею спустя столько лет, значит, она должна быть прекрасна. Дождалась? – без капли сомнения спросил наследник.
– Да. Вот только совсем мне не рада.
И все же на губах мужчины играет почти мальчишеская счастливая улыбка. Любить – счастье. Только вот от любви дуреют, а наследнику этого не позволено. Так же как и карри Илшиардену.
Но пусть он лучше улыбается, чем смотрит на то, как, обезболив, Нильяр осторожно вскрывает скальпелем нарыв – целитель из него аховый, но на раны друга магии не жалко. И руки не дрожат, вовсе нет, и даже на сердце почти не тяжело.
– Мне пришлось скрутить ее в змеиной форме и прыгать сразу к стационарному порталу. Царапалась, как кошка. Не хочет теперь со мной разговаривать и злится. И все-таки смотрит на меня, как и прежде. Почти. Возможно, годы разлуки пошли нам только на пользу, избавив от иллюзий.
– Она злится потому, что ты шпионил, или потому, что исчез?
– Потому что исчез, – затаенное тепло в голосе. – Попробуй иногда пойми этих женщин. То злится, то целоваться лезет.
