Федор Петрович отстукивает по столу «тук-тук», полицейский вот-вот проткнет крышу здания своим носом, а я тыкаю пальцем в карту и говорю вот здесь.
– Он поедет с нами! – говорит Федор Петрович и торопится к выходу.
Все выходят.
На этот раз на меня надевают только наручники. Похоже, я наконец-то заслужил доверие. Или просто бинты и мой покалеченный жалкий вид не вызывают опасений.
Федор Петрович настаивает, и меня сажают к нему в машину. Он говорит, что теперь ни на шаг не отойдет от меня.
Сажусь. На заднем сиденье, между двумя полицейскими. Спереди мостится доктор, за рулем никого.
– Где же он? – спрашивает врач, имея в виду водителя.
– Он передумал ехать, – говорит через окно полицейский, который вчера меня избил.
Он, как в кино, перепрыгивает через капот, скользит толстой задницей перед лобовым стеклом и вскакивает за руль к нам в машину. Он тяжело дышит и трет саднящий после удара кулак.
Полицейский-садист говорит, что с ним надежнее, просит Федора Петровича пристегнуться, и мы едем.
По дороге я объясняю, что когда в последний раз я был в том доме, ни пленницы, ни Риты там уже не было.
Но меня словно никто не слышит.
Мне трудно говорить, каждое слово выдавливаю через боль, а они игнорируют. Они напали на след. Им не до меня. Они заняты.
Они спорят о том, приемлемо ли применять к задержанному силовые меры, даже если сам задержанный не против таковых.
И они, кажется, ни секунды не сомневаются, что сейчас спасут девушку.
Машина останавливается.
Я вижу, как в доме уже орудуют полицейские криминалисты.
– Пошли! – командует доктор, и меня ведут к дому.
Оказавшись на пороге, я ничего не чувствую. Я ожидал, что меня захлестнут воспоминания. Я ожидал, что испугаюсь, разозлюсь, запаникую… Хоть что-нибудь. Но нет. Совершенно ничего. Пустота.
Одна группа осматривает чулан, где много ночей Аркадий пристегивал себя к стене. Они что-то собирают, расфасовывают по пакетам.
Фотографируют.
Другая группа изучает матрас. Слышу шаги на кухне, грохот в туалете. Исследуют каждый сантиметр дома.
А я смотрю в окно, наблюдаю, как ловко сержант растягивает ограждающую ленту вокруг места преступления. Как она развевается на ветру. Как она огибает почтовый ящик.
– Здесь ее нет, – докладывает полицейский доктору.
Я не вижу, но чувствую, как они смотрят мне в спину. Садист, скорее всего, кривится, а доктор разводит руками.
– Можно я его еще раз? – говорит полицейский вполголоса, и я представляю, как он стучит кулаком себе в ладонь.
– Ни в коем случае! – протестует Федор Петрович. – Исключено! Тем более у меня есть идея получше.
Доктор говорит, что у него есть идея, меня запихивают в машину и снова куда-то везут.
На этот раз мы едем молча. На мои вопросы о том, куда мы едем, что происходит, в ответ лишь тишина.
Думаю, они вернулись к первоначальному плану – провезти меня по, так сказать, местам боевой славы Риты.
Они ждут, что я вспомню еще что-нибудь, если посмотрю на другие места преступления.
И я понимаю, к чему такая суета…
Я могу представить себя на их месте. Я могу их понять. Я же единственный подозреваемый. И если отбросить в сторону мою уверенность в том, что не я убийца… Резонно предположить, что если маньяк схвачен, девушка в любой момент может погибнуть от истощения.
Каждая минута промедления может стоить ей жизни.
Машина останавливается. Никто не говорит ни слова. С меня снимают наручники и ждут, что же я буду делать. Ждут моей реакции.
Я смотрю по сторонам.
И? Как я должен реагировать? Какое-то незнакомое место. Незнакомый дом. Напротив, булочная. Типичный спальный квартал, не примечательный ничем. Таких миллион.
– Ну что? – Полицейский не выдерживает и оборачивается ко мне.
– Что – ну что?
– Помнишь?
– Нет.
– Как нет?
– Ну нет, это когда нет, не помню…
– А ну, падла! Умный? – Он замахивается для удара, но его останавливает Федор Петрович.
– Не надо. Подождите здесь, – говорит доктор.
Он выходит из машины и идет к двери дома.
Федор Петрович нажимает на звонок.
Я внимательно слежу за происходящим, жду, что же будет, а полицейский косится на меня через зеркало заднего вида и сжимает кулаки.
Дверь открывается, Федор Петрович беседует с кем-то. Он показывает на нашу машину, размахивает руками, по-видимому, просит пройти с ним.
Мне как-то не по себе.
Чувствую, как нарастает напряжение.
Федор Петрович явно задумал что-то нехорошее. Кажется, он тоже решил избить меня, как тот садист, но только по-своему.
Избить психологически.
Я чувствую, как стены сжимаются. Чувствую страх. Нет. Чувствую ужас от неизвестности. Наверное, я сам себя накручиваю. Наверное, на то и расчет. Я никак не могу успокоиться.
Чувствую непреодолимое желание провалиться сквозь землю, раствориться, умереть, да что угодно, только не быть здесь.
Если Федор Петрович задумал таким способом на меня надавить, стоит признать, это у него здорово получается.
К нашей машине идут двое.
Один из них точно Федор Петрович. От волнения у меня мутнеет в глазах. Кто вторая фигура, не пойму. Я могу разглядеть, что рядом с доктором идет мужчина. Вроде бы мужчина. Или высокая женщина с короткой стрижкой, в рубашке и в штанах. Я моргаю, но картинка плывет, и я не могу сфокусироваться.
Доктор подает знак, и меня выводят из машины.
Доктор показывает мне подойти.
– Аркадий… – говорит незнакомый мужчина. Теперь ясно, это точно мужчина. Его голос дрожит, и мне кажется, он сейчас заплачет.
Я смотрю на Федора Петровича, на незнакомого мужчину. Я ничего не понимаю, но мне больше не страшно. Я смотрю с немым вопросом, чего от меня ждут.
– Аркадий, ты узнаешь этого человека? – Доктор говорит тихо, почти шепотом.
Я не тороплюсь отвечать.
Всматриваюсь, разглядываю мужчину.
Редкие волосы на макушке. Седая борода. Как я мог принять его за женщину? Рассматриваю. Напрягаю память.
По моему молчанию доктор понимает, что я не в состоянии вспомнить старика.
– Это твой отец, – тем же полушепотом поясняет Федор Петрович и следит за моей реакцией. – Твой папа.
