Анна направилась было вниз, но Вероника Петровна остановила ее, вцепившись в плечо:
– Девонька, ты хоть оденься, а то нехорошо так… неприлично, сама понимаешь…
Только теперь Анна осознала, что одета по-домашнему, в тех же трикотажных брюках и футболке, в которых наводила порядок в квартире, и вернулась, чтобы переодеться.
Она переоделась – не помнит во что – и бросилась туда, к площади, где работала эта Эмилия.
Парикмахерская на площади. Под вывеской «Далила».
Эту парикмахерскую Анна хорошо знала, она влетела в нее, окинула удивленных мастеров и клиентов пустым опрокинутым взглядом и с трудом выговорила:
– Эмилия… где Эмилия?
– Эмка сегодня выходная, – ответила брюнетка, укладывающая волосы полной женщине лет сорока.
– Дома она! – добавила рыжая за стойкой.
Анна вылетела из парикмахерской, пронеслась до угла, свернула на Вокзальную улицу, мысленно отметив, как шла здесь двенадцать часов назад, когда все еще было хорошо, когда все было поправимо, когда впереди у нее маячило долгожданное счастье материнства.
Да, вот оно как все обернулось…
Она нашла нужный дом, влетела в подъезд, поднялась на третий этаж и остановилась перед дверью двадцать шестой квартиры, чтобы перевести дыхание…
Она только поговорит… только посмотрит на ту женщину, к которой хочет уйти Ростислав…
Она скажет ей, что они долго были женаты, и она уже потеряла надежду на то, что когда-нибудь родит ребенка, и что возраст у нее уже подходит к критическому, поскольку после сорока рожать первого ребенка все же не рекомендуется.
Доктор сказал ей об этом приватно, объяснив, что это мнение основано на его личном опыте.
Она попросит ее по-хорошему отпустить Ростислава, зачем он этой Эмилии, такой молодой и красивой? Она еще найдет свое счастье, а у нее, Анны, больше никого нет. Мама умерла, отца она совсем не помнит, братьев-сестер нет…
Она так хотела детей!
Анна нажала на кнопку звонка.
На звонок никто не ответил, за дверью была тишина.
Анна позвонила еще раз – и снова безрезультатно.
Эмилия спит? Вот так, среди бела дня…
Анна почувствовала мучительную зависть: кто-то еще может спать… сможет ли сама она когда-нибудь заснуть?
Она позвонила еще раз, потом, сама не зная зачем, дотронулась до двери – и с удивлением поняла, что дверь не заперта.
И тогда она толкнула дверь и вошла в квартиру.
Какой-то трезвый, разумный голос внутри ее говорил, что этого не надо, ни в коем случае нельзя делать. Что она совершает что-то опасное, недопустимое, сама идет в ловушку…
Но Анна не слышала этот голос. Она так хотела увидеть ту женщину, к которой уходит Ростислав, ее Славик, что совершенно забыла об осторожности.
Она шагнула вперед и позвала – негромко, взволнованно:
– Эмилия! Ты здесь?
Звук собственного голоса отчего-то напугал ее, но никто на этот голос не отозвался.
В прихожей было почти темно. Анна сделала еще несколько шагов, пока не наткнулась на что-то бесформенное, что лежало грудой на полу.
Она опустила взгляд, вгляделась в эту бесформенную груду…
И едва не закричала от ужаса.
На полу лежала женщина.
Мертвая женщина, в этом не было никаких сомнений. Светлые волосы, измазанные чем-то темно-красным, рассыпались вокруг ее головы неровной уродливой короной.
В лице женщины была какая-то чудовищная неправильность.
Глаза Анны привыкли к полутьме – и от того, что она разглядела, ужас переполнил ее душу.
У мертвой женщины не было глаз. Точнее, они были не там, где положено. Черные провалы глазниц были пусты, а на груди покойницы лежали два круглых окровавленных сгустка с голубыми кружками радужной оболочки. Два вырванных глаза.
А еще…
Еще во рту у этой мертвой женщины был зажат цветок.
Темно-красная, скорее, даже бордовая роза. Совсем свежая, обостренным зрением Анна разглядела даже капельки воды на лепестках.
Внезапно тонкий лучик солнечного света мелькнул из комнаты, и что-то блеснуло на полу возле тела.
Анна скосила глаза и увидела ложечку. Маленькую чайную ложечку очень изящной формы, несомненно, старинную, всю в крови. И она мгновенно догадалась, для чего убийца использовал эту ложечку – чтобы выковыривать глаза.
Анна не вынесла этого чудовищного зрелища и сползла по стене, потеряв сознание.
Но в последний момент, перед тем, как ее сознание померкло, Анне показалось, что рядом с ней кто-то есть, и тихий, шелестящий голос проговорил из сгущающейся темноты:
– Совсем не тот типаж…
Она не помнит, сколько времени пролежала на полу рядом с мертвой женщиной. Точнее, она этого просто не знает.
Пришла в себя она от резкого, пронзительного, оглушительного, невыносимого звука.
В первый момент, пока сознание к ней еще не вполне вернулось, она подумала, что это – сигнал воздушной тревоги. Она сама не знала, откуда в ее голове возникли эти забытые слова.
А потом она пробилась сквозь пелену беспамятства, и осознала, что лежит на полу в чужой квартире, точнее – полусидит, привалившись спиной к стене, а рядом с ней на полу – что-то ужасное, что-то, для чего нет названия.
А в двух шагах от нее стоит женщина в домашнем фланелевом халате, с головой, обвязанной полотенцем, и визжит. Визжит оглушительно, невыносимо, душераздирающе.
Визг этой женщины ввинчивался в мозг Анны, как ржавый шуруп, причиняя ей невыносимую боль.
– Замолчи! – попросила Анна едва слышно.
И женщина, как ни странно, замолчала.
Она перестала визжать, перевела взгляд с мертвого тела на Анну и выкрикнула совсем другим голосом:
– Ты! Это ты!
– Что – я? – удивленно переспросила Анна.
– Это ты ее убила!
– Да нет, вовсе не я… – ответила Анна удивленно, но женщина ее не слышала, она только повторяла на одной ноте:
– Ты! Ты! Это ты!
А потом… Анна не помнит, сколько времени прошло, но в прихожей появились какие-то другие люди – спокойные, деловитые, похожие на персонажей из телевизионного сериала.
Один из тех людей – рыжеволосый, долговязый – разглядев тело на полу, присвистнул. А потом наклонился над мертвым телом и произнес странное слово:
– Реверанс.
– Что еще за реверанс? – спросил рыжего другой человек.
– Роза сорта «реверанс». У меня теща такие разводила. Вечно над ними тряслась, только о них и разговору было…
