Как там у вас, на севере? Извини, что долго не отвечал. Целую неделю не пользовался гаджетами. Из принципа. И собираюсь эту практику продолжить – так что не обижайся, если вдруг опять буду «вне зоны действия».
Ты уже знаешь, что из Лондона я сбежал. Да, признаюсь, – дезертировал. Ты спрашиваешь, почему? Не поверишь, но сам не знаю. Туман, скука – это понятно. Но дело даже не в этом. Точнее, не только в этом.
Кстати, папаша, как ни странно, рад. Наверно, в нынешних условиях мэрам, которые держат нос по ветру, не полагается отправлять отпрысков в страну потенциального противника.
А ты как? Все еще в Солге? Послушай совета – линяй оттуда. Хочешь, приеду за тобой? Ударим, так сказать, автопробегом по бездорожью. Представляешь лица твоих нынешних соплеменников, когда ко крыльцу подкатится карета? То есть, «феррари», я хотел сказать – согласись, это почти одно и то же. Времена меняются, и транспортные средства – тоже.
Кстати, если встретишь Лиду, стребуй с нее что-нибудь за проигранное пари. Помнишь, я тебе писал? Она была уверена, что ты не пробудешь в Солге и пары месяцев. Пусть хоть конфет детям купит или памперсов – ты знаешь, что нужнее.»
18
Я еду в Солгу писать заявление об увольнении. Думаю, Туранская не удивится. А Удальцова, наверно, расстроится.
А «метеоры»? Я даже самой себе боюсь признаться, что к ним привыкла. Даже к Эдику Добронравову.
19
Зоя встречает меня на крыльце. Я едва успеваю подумать: «Надо же, как соскучилась!», как она выплескивает:
– Из Москвы звонили, из больницы, где Темка лежит. У него опухоль в голове нашли.
Остальное я выслушиваю уже в комнате. Я так и сижу на диване – в пальто, в сапогах. На полу лужица от растаявшего снега.
Что могло стать причиной заболевания, никто сказать не берется. Может быть, травма, может быть, нервное потрясение или что-то другое. Но положение настолько серьезно, что операцию нужно делать срочно. Более того, на такой стадии развития заболевания даже известные московские врачи за операцию не берутся. Говорят, нужен специалист очень узкого профиля – таких во всем мире единицы. Главный российский хирург (она так и сказала – «главный российский») такого профиля уже очень стар, и хотя он еще делает операции взрослым больным, брать на себя ответственность за ребенка не готов.
Лечащий врач Артема уже связался с зарубежными клиниками, в двух из них согласились помочь. Но стоит такая операция бешеных денег. В израильской клинике – двадцать пять тысяч долларов. В немецкой клинике – тридцать тысяч евро. Чтобы повысить шансы на благоприятный исход, операция требуется срочная. В Израиле в расписании у нужного хирурга нашли окно, куда он согласился записать Артема, но деньги должны поступить на счет клиники до операции.
Я в пальто, но мне холодно.
– А государство может выделить эту сумму? Или кто там выделяет – фонд социального страхования?
Зоя качает головой:
– Он посоветовал обратиться в благотворительные фонды – я туда еще не звонила. А Темке уже загранпаспорт начали оформлять говорят, в таких случаях, можно по срочному, за несколько дней. Как хорошо, что ты приехала!
И тыкается лбом мне в плечо.
Часть девятая. Реальные люди
1
Мы садимся на телефон с самого утра. Звоним по очереди – то Зоя, то я, то снова Зоя. Перед нами бумажка с надиктованными лечащим врачом Артема медицинскими терминами и названиями зарубежных клиник. На другом листке – найденные в интернете номера телефонов благотворительных фондов.
В первом фонде нам вежливо сообщают, что у них – совсем другой профиль. Они помогают детям с особенностями развития – прежде всего, аутистам.
Во втором заявили, что основная цель их деятельности – помощь отечественной медицине, так что они финансируют только операции в российских клиниках. Да, возможно, это неправильно, но так записано в учредительных документах. Есть и другие фонды – стоит обратиться туда.
В третьем ответили, что с физическими лицами они не работают – только непосредственно с учреждениями здравоохранения. Закупают необходимые лекарства, памперсы, устраивают семейные комнаты при детских больницах. Индивидуальные операции не финансируют.
В четвертом фонде признали, что возможность получить финансовую поддержку есть у каждого заявителя, но предупредили, что процесс получения этой помощи может затянуться на несколько месяцев. Нуждающихся много, а ресурсы фонда ограничены. Они просят копии медицинских документов, документов, удостоверяющих личность ребенка, а также документов, подтверждающих наши с Зоей полномочия действовать в интересах этого ребенка. У них прозрачная система финансирования, каждому заявлению присваивается регистрационный номер. Деньги выделяются в порядке очередности подачи заявок. Мы говорим, что деньги нужны нам срочно. Девушка устало бросает в трубку: «Не только вам!»
Когда в пятом фонде нас информируют, что они вообще не занимаются финансовыми вопросами, я, не сдержавшись, кричу:
– А кому тогда нужна ваша работа? Чем вы вообще занимаетесь? Пиар-акции устраиваете?
Женщина на том конце провода обижается:
– Зря вы так! Не все измеряется деньгами.
Я рыдаю:
– Расскажите это доктору Вайнбергу! Или доктору Миллеру! А может, вы знаете клиники за рубежом, где делают операции бесплатно?
Она пытается меня успокоить, но я даже не слышу, что она говорит. Кажется, спрашивает о диагнозе мальчика. Я не хочу с ней разговаривать. Какой смысл?
– Я понимаю – вам нужны деньги. Но вам может потребоваться и другая помощь – не финансовая, – она уговаривает меня, как маленького ребенка. – У нас есть квалифицированные переводчики, которые помогут вам с перепиской с зарубежными клиниками. Даже если вы сами хорошо знаете английский язык, разобраться в медицинских терминах бывает непросто.
У меня появляется нехорошая мысль о куче посредников, которые пытаются урвать себе кусок от этого пирога. Она догадывается, о чем я думаю.
– Вы не подумайте – они помогают совершенно бесплатно. У нас много волонтеров самых разных специальностей. Есть юристы, психологи. А есть люди, профессии которых далеки от деятельности фонда. Чтобы придти в больницу почитать ребенку книжку или помочь старому человеку написать письмо или поменять ему памперсы, наличие диплома не требуется.
Мне становится чуточку стыдно.
– Извините.
– Ничего, – великодушно откликается она. – Ваше недоверие совершенно естественно. К нам часто так относятся. Это нормально. Может быть, именно поэтому мы обычно и не занимаемся сбором денег – слишком большая ответственность. Наши волонтеры – обычные люди. Просто сердца у них добрые. Знаете, сколько людей каждый день приезжают в Москву на лечение? А многие из них впервые оказываются в большом городе. Для них даже проехать в метро – проблема. А некоторые по несколько месяцев находятся в больнице, а у них даже знакомых в Москве нет. А волонтер может чего-нибудь вкусненького в магазине купить, книжку принести или даже в театр сводить. Да, в театр! А недавно я одного сибиряка в Оружейную палату водила. Всегда, говорит, хотел там побывать. Его из больницы на полдня только отпустили. Радовался, как ребенок.
