Как будто бы я требую объяснений. Я чмокаю ее в щеку. Несмотря на ее закидоны и полное несходство наших характеров и привычек, мы с ней сошлись так близко, что мне кажется, мы знакомы уже много лет.
– Ребята по тебе скучать будут, – Зоя смахивает слезинку со щеки и силится улыбнуться. – Ты приезжай к нам хоть иногда. Вдруг мимо проезжать будешь. Туранская часто в город уезжает. Ну, мало ли, может, ты не захочешь с ней общаться.
Мы старательно обходим в разговоре Артемкину тему. Деньги – все, какие поступили на карточку, – я перевела на счет благотворительного фонда. Но карточку не закрыла.
Катя еще раз звонила в Германию – рассрочку они предоставить не готовы. Деньги должны поступить к ним не позднее среды – тогда же они будут готовы принять Артема в клинику. Это не эгоизм, не равнодушие – у них есть определенные правила, которые они не готовы менять под конкретную ситуацию. Уже то, что доктор Миллер готов выйти на работу в свой выходной день – большой шаг навстречу.
4
«Метеоры» о моем отъезде узнали не от меня. Сообщила ли им Тоня или кто-то другой, я не знаю. Да и какая разница? Надеюсь, им не сказали, что я их просто бросаю безо всяких причин. Или того хуже – что я уезжаю из-за того, что они такие плохие.
Когда я захожу к ним в игровую, они дружно принимаются реветь. Ревут почти все – кроме Эдика Добронравова (того такой ерундой не проймешь).
Степка протягивает мне своего любимого солдатика – с автоматом, – и мне стоит немалых трудов убедить его, что солдатику гораздо больше хочется остаться с ним. Вероника дарит мне рисунок, на котором, как можно догадаться, изображен наш детский дом – он тоже двухэтажный и зеленого цвета. Она даже отваживается сказать «Это – тибе!» Для нее – огромное достижение. Павлик передает крепко-накрепко запечатанный (чтобы не съел по дороге!) пакет с пирожками от бабушки.
Арина ничего мне не дарит. Наоборот – просит кое-что для себя.
– Привези мне лисичку!
О настоящих зверушка они еще не думают – их пока устраивают игрушечные. Игрушек в детском доме, на самом деле, немало (и сами покупаем, и спонсоры балуют), но среди них нет ни одной лисички. Обещаю лисичку поискать.
Они уверены, что я еду к Артему – передают ему приветы, спрашивают, когда мы вернемся в Солгу. У меня не хватает мужества сказать им правду. Да и ни к чему это.
5
Перед самым отъездом захожу к Дубровиной. Я чувствую себя перед ней виноватой – хоть и невольно, но я втянула ее в конфликт с человеком, под руководством которого она работала столько лет.
Она же чувствует себя виноватой передо мной.
– Знаете, Варвара Кирилловна, я проявила малодушие – помирилась со Светланой Антоновной. У нас с ней вчера вечером был разговор. Она порвала мое заявление об увольнении и предложила забыть всю эту историю. А я согласилась.
Я размешиваю ложкой сахар в стакане. Потом макаю в чай сушку.
– Наталья Павловна, ну что за глупости? Вы поступили так, как должны были поступить. Вы проработали здесь больше двадцати лет, у вас здесь дом. И думать вы должны не только о себе, но и об Алле.
Алла сидит напротив, я и чувствую, что для нее очень важно знать, что я на Дубровину не сержусь. Она уже не похожа на ощетинившегося зверька – обычная девчонка. Даже волосы у нее заметно отросли и светлым пушистым облаком обрамляют ее все еще бледное личико.
– А у меня дом в городе. И университет там же. Вы знаете, наверно, что я учусь в аспирантуре. Давно уже пора всерьез заняться диссертацией. Да и родители рады, что я возвращаюсь.
– А Артем? – голубые глаза Аллы смотрят на меня с тревогой и надеждой. – Мы сумеем собрать ему на операцию?
Она – уже не маленькая девочка, она и сама все понимает. Но она хочет услышать от меня совсем другое. И я это другое говорю:
– Мы постараемся.
Она кивает с серьезным видом. Я пытаюсь улыбнуться.
– Я могу вам написать «В контакте», да?
На этот вопрос я отвечаю гораздо искреннее:
– Конечно, Аля, пиши!
Дубровина сияет:
– Да, да, это очень удобно. Я в этом мало что понимаю, но буду рада, если вы нам ответите. Алечка пытается меня научить, но куда уж мне – вы уж ей пишите, ладно?
6
Я приезжаю в Вельск на рабочей «дежурке». Именно в Вельске можно пересесть на поезд до Архангельска, который в Солге не останавливается. Но я беру такси и еду в гостиницу. Я не готова к разговорам с друзьями и знакомыми, каждый из которых будет спрашивать про Артема. И каждый из них имеет право на такие вопросы, потому что хоть сколько-то (и неважно, сколько) перечислил на мою карточку. А я не знаю, что на эти вопросы отвечать.
Я не должна чувствовать себя виноватой, но именно таковой я себя и чувствую. Да, так сложились обстоятельства, и кто мог знать, что денег на операцию потребуется гораздо больше. Да, мы разместили в социальных сетях все необходимые пояснения и документы. Но звонки и сообщения уже идут – недоуменные, недоверчивые и даже гневные. Конечно, не от знакомых – от совершенно посторонних людей, которые хотели и хотят помочь Артему. А где сейчас находятся деньги, которые они перечислили? А что будет с этими деньгами, если нам не удастся оплатить операцию, и ее вовсе отменят? А что будет с Артемом, если операцию отменят?
Множество самых разных вопросов, каждый из которых приводит меня в трепет. Я боюсь заходить на свои странички в социальных сетях, а если и захожу, то не читаю сообщения. Я понимаю этих людей, но мне нечего им сказать.
7
В субботу утром звонит Катя. Памятуя о щедрости Настиного знакомого, она уже обзвонила несколько футбольных и хоккейных клубов. Все заявили о том, что регулярно занимаются благотворительностью. Некоторые спортсмены откликнулись на ее просьбу, но на общую картину это не повлияло.
С учетом авиабилетов и размещения в каком-нибудь хостеле Берлина, нам не хватает почти пятисот тысяч рублей. И деньги, и Артем должны быть в Германии уже в среду.
– Что будем делать? – вопрошает она.
Я не знаю, что нужно делать в такой ситуации, и злюсь. Почему я должна что-то решать? Я даже не родственница Тюхтина. Полгода назад я даже не знала, кто он такой. Я чувствую, что подвела его – где-то недоработала, что-то не учла.
– Ладно, – вздыхает Катя. – Давай попробуем немного расслабиться. Ты, наверно, как и я – ночами не спишь. Но в понедельник мы должны дать ответ.
– А если мы вынуждены будем отказаться, что будет с деньгами? – я сама едва слышу свой голос.
Катя отвечает после паузы:
– Вот в этом-то и сложность. Поэтому наш фонд и старается в это не ввязываться. Готовься выслушивать упреки со всех сторон. Думаю, придется разместить извинения и пояснения в социальных сетях. Постараемся вернуть деньги тем, кто потребует. Остальные пока оставим на счете – может быть, появятся еще какие-то варианты – в других клиниках. Если нет, перечислим деньги на операцию другому ребенку.
